Не первый век, не первый год Живёт преданье старины. Давно поёт его народ Под звуки сладкие зурны. И повторяют голоса, Как мудрый хан владел Востоком...
Прекрасны были небеса Над древнею землёй пророков, Поля, сады и соловьи... Но хану дорого не это! Он собирал вблизи, вдали - Со всех концов своей земли Великих, сладостных поэтов!
На запах мяса и вина Они являлись во дворец И пели: - Счастлива страна, В которой царствует мудрец! Пусть ханской власти торжество Щадит безжалостное время! Отважны воины его, Прекрасны гурии в гареме, Цветут бескрайние поля, Поют жемчужные фонтаны, И благоденствует земля, Благословляя мудрость хана!
Но вдруг умолкнул стройный хор, И строй поэтов расступился. И на малиновый ковёр Гонец из города явился. Во взоре робость затая, Сказал он: - хан, дурные вести! Сегодня на базаре я Слыхал неслыханную песню! Какой - то дерзкий пел: "Зачем Мы гибнем в войнах на чужбине? Красавиц отдаём в гарем? Растим оазисы в пустыне? Для хана мы растим сады, Для хана грабим мы соседей, Не получая за труды Не то, что злата - даже меди! Тогда получим мы свободу, Когда погаснет свет в очах! Трон установлен на плечах У разорённого народа!"
Гонца дослушивать не стал Великий хан. Взмахнув десницей, "Согнать сюда, - он закричал, - Всех стихоплётов из столицы!"
Согнали. "Пойте!" - крикнул хан, И чудно-стройные газели Про солнце, розы и фонтан Поэты сладостно запели. И долго пели, чередой Пройдя пред ханскими очами, О власти хана над землёй, О власти хана над морями, Сулили хану долгий век И управленье мирозданьем...
И только десять человек Хранили гордое молчанье.
Во взоре хана заблистал Недобрый луч грозней зарницы: - Никто стихов не написал? Ну что ж... подумайте в темнице! И речь его была грозна, И семь поэтов, наконец, Запели: "Счастлива страна, В которой царствует мудрец! И нет счастливее земли - В его владеньях счастлив каждый!"
Но три певца во тьму ушли, Сопровождаемые стражей.
Три года мирно протекли, И вспомнил хан о трёх поэтах. Явились в тронный зал они, Почти отвыкшие от света. - Пусть власть твоя, о властелин, На радость нам, врагам на горе, Достигнет снеговых вершин! - Сказал один. Молчали двое.
И видел весь придворный сброд, Что хану злоба сердце точит. - Обоих - на костёр! - И вот, Упрямцев вывели на площадь. Костёр ещё не запылал, Когда певец, назад отпрянув, Пропел, вернее, простонал: - Я прославляю мудрость хана...
И лишь один поэт молчал. Когда ж под ним затлела плаха, На хана дерзко он поднял Глаза, не знающие страха. И гнев звучал в его речах, Потрясших купол небосвода: - Трон установлен на плечах У разорённого народа! Под властью ханов наш народ Молчит, скорбя, и льстит от века, Но кто боится правды, тот Не стоит званья Человека!
И прокатился по толпе Негромкий ропот одобренья.
А хан, стряхнув оцепененье, Вскричал: "Аллах, хвала тебе! Палач, гаси костёр! В огне Не должен гибнуть правды свет!
Теперь я знаю: есть в стране Один - единственный Поэт!"
Сообщение: 1710
Зарегистрирован: 25.12.13
Откуда: Россия
Репутация:
2
Отправлено: 13.04.17 21:19. Заголовок: Вальс. Или полька. Н..
Вальс. Или полька. Неважно, просто
Танец
Срывает астры рыжий день и продаёт по сто, а город, как Оливер Твист, остался сиротой, а осень-мачеха его по окнам бьёт дождём. Играет город на земле; она сидит, прядёт.
Прядёт, моргая, провода, на пяльцах вышивает, река, легка, лежит у ног, пока ещё живая. А у вокзала продают карандаши и диски, А по утру катит трамвай, звенит о воздух льдистый.
Сентябрь Варшаву целовал, гасил фонарный отсвет, а наша осень в город наш совсем влюбилась вовсе. Ванилью иней сыпет в ночь, закрыла лужи - коркой и под балконами квартир фехтует мушкетёркой.
Играет польку старый дом, как тумба - пианино, на нём без спроса - не бренчать; от фабрик небо дымно. А у окон, а у окон совсем нельзя согреться.
Сообщение: 1756
Зарегистрирован: 25.12.13
Откуда: Россия
Репутация:
2
Отправлено: 25.04.17 16:28. Заголовок: Одув..
Одуванчик был тонок, дрожал на тонком стебле, а за стенами чьими-то поле стелилось матрасом. А тетрадный сентябрь становился всё злее и злей, унося голубые обрывки восьмого класса.
Ничего под окном - ни дурацких скрипичных нот, ни мяча, ни "Айвенго", ни даже учебника химии Есть герань и ковёр. На шкафу сонно тянется кот. Где-то в классном журнале не стало знакомого имени...
Где гоняли мы мяч, там дождями теперь пахнет ров, а над крышами туча бежит и бежит чёрным пуделем. На маршрутке поехать нам в парк, прогулять урок, только этих уроков и нет, и больше не будет.
Сообщение: 1765
Зарегистрирован: 25.12.13
Откуда: Россия
Репутация:
2
Отправлено: 29.04.17 10:41. Заголовок: Таки про горян. Зон..
Таки про горян.
Зонтик донны Мариты
Это было рядом с морем.
Пристань была давно заброшена, паруса были уже не парусами, а так - старой мочалкой. Пробитые баркасы и корабли смирно глотали воду, от северного моря пахло ведром - теми гнилостными умывальными ведрами из утильных камер.
У моря пели.
Незачем петь-распевать для волн, над которыми не летают даже чайки, а только где-то у дна плавает желтая треска с лоснящимися боками. Но треска живёт в тёмной солёной толще, а люди жили на суше, и к берегу жался город бараками.
Люди были детьми, тёмные лужи доходили им до щиколоток.
Дзвонили та дзвонили, Мариночку ховали, вятры в поле плакалы, а мы ще не я-да-ли-и...
Последнее слово пропели по слогам, почти провыли.
Чёрненькая десятилетняя Терця, которая сидела в стороне, на бокастой бочке-развалине, ни то проснулась, ни то очнулась.
Да, конечно, они ещё не ели, "ще нэ ядали", а родители ушли в город, и теперь - клянчить у проходящих мимо дядек и тёток, петь то одно, то второе.
- А ну тише! - прикрикнула на ребятишек Терця.
Те замолчали как по команде.
- Скрыпка у кого? Дайте мне.
Златан, мальчишка, недавно обритый наголо, протянул ей просолённую от ветра и брызг музыкальную развалину.
- На...
Терця умела быть весёлой с голоду.
Когда-то в ноябре она выдумала так пойти на орлиную площадь, где стоял красавец-дом пана подкомория. И уже давно не было на свете того пана, и его внуки давно состарились, и дом стоял пустой, выкрашенный снаружи для иностранцев - но всё, что было в нём живого, слушало, как наяривает на ржавеющих струнах девятилетняя горяночка.
А потом она сняла обувь, и обмотки тоже сняла, и запрыгала по лужам босиком. Богатым прохожим нравится, когда горянские дети бывают такими отчаянными – и кидают бумажные деньги, и называют «шалыми малыми».
Она разбивала пятками льдистую корку, и какая-то пани с дочкой, проходя мимо неё, сказала - довольно громко, что и Терця услышала:
- Вот видишь, Ляля, эта девчоночка танцует и не жалуется, а ты вся изныла - не хочешь к папе.
- Хэ-эй, оп, оп! - подкидывая сбитые до синяков тощие ноги, грохая бубном, закричала Терця. - А подайте вы мне на скрипку, новую, букОвую, с золотыми струнами, с колками-иголками!
С золотыми струнами она, верно, погорячилась - пани, не выпуская обветренную лапку дочери, посмотрела на Терцю и сказала назидательно:
- Горянам место в утиле, а песни цыган и противны Богу, и уши режут – слышишь?
И Терця осталась прыгать на ветру, на холоде, и ещё отморозила себе пальцы - чуть не до гангрены.
...Скрипка выводила довольно простую мелодию, и у Терци кровили пальцы на руках, но люди останавливались послушать, а братики и сестрёнки подпевали - кто тихо, а кто еле слышно. Мешали слушать ещё волны, шипевшие под боками баркасов.
"Яницку, Яницку, пойдёшь ты в пивницу? Яницку, ты пойдёшь, ты мне перстень там найдёшь! Гоп, гоп, дана, уведёшь себе коня, Будешь ты меня любить, словно панночку возить!"
Эту песню играли ещё в горах, и она там даже нравилась, как нравились горянки с мрачными лицами, нравилась испещренная завитушками скрипка.
И всё крутилось перед глазами дико. ***
- А, маленькие цыганята!
Говорил кто-то, завёрнутый в зелёную шаль с бахромой.
Девочка вскинула голову, удивлённо уставилась.
Шаль. Коричневое, кофейное платье. Сухонькие смуглые руки - они тоже кофейного цвета, и кажется, добрые - не носят колючих золотых колец.
Старушка. Терця не раз встречала таких, перед которыми надо было приседать и говорить: «Да, пани». Другие были беднее, и тоже были пани, но тем можно было показать язык и обрызгать их грязью – в утиль не уведут, даже не догонят.
- Мы не цыганята! - ответил Годо. Ему было шесть, но на вид казалось - четыре, не больше.
Терця стиснула зубы. Годо-дурачок, ну вот, сейчас скажет, что они - горяне, и куда подевается вся доброжелательность пани!..
Люди, вставшие послушать, расходились куда-то; Годо сжимал в руках чахоточную скрипку.
- Не слушайте его, мы не горские, - затвердила оборванная девочка. - Мы тут живём давно, давно, вачпани, и просто так танцуем, вачпани...
Терця выдавала себя с головой. Конечно, так степенную даму назовут только горянские дети - давным-давно устаревшее, ветхое, откуда-то выхваченное слово.
- П… Простите, па… п-пани… Это Годо, он глупый…
Терця хотела говорить посмелее, но обветренные губы не слушались.
- Да ты чего, боишься меня? Как тебя зовут?
- Терця… Терезьэ, пани.
- Да? А меня донна Марита. Будем знакомы?
*** Они шли вместе, проходя под окнами домов, враставших в землю, и мимо заборов, которые были недавно поставлены и ещё не успели это сделать. Никто не обращал внимания на изящно одетую женщину, ведущую куда-то смуглого мокрого ребёнка. Одежда ни о чём не говорила, и могло статься, что это идут по делам учительница и ученица.
- А у меня два брата и сестра, - тараторила Терця. – Но сестра немножко совсем дура.
- Почему? – спросила донна Марита.
- Взяла и сжевала мне всю юбку! – хмуро ответила Терця.
Проходили мимо школы.
На кирпичном заборе сидели две бледные девочки и играли в карты. С забора были видны крыши и трубы.
Две бледные девочки сжались под застиранными пальто, и начали слезать с забора.
Одна не успела. - Ой! - Терця! – воскликнула донна. – И зачем ты швырнула в неё грязью? А это... что у тебя с рукой?
- А чего она? – спросила Терця и засунула в карманы испачканные кулаки. – А это всё ничего, это я ноготь содрала о скрыпку. Пошли дальше, вачпанна.
Старушка жила на втором этаже.
Терця огляделась. Ну, комната как комната, сколько она облазила таких же, но пустовавших – искала деньги, одежду, может, украшения. Но в таких комнатах обычно находились только груды книг.
Застеленная белая кровать, статуэтки, какая-то ваза. Круглый половик у комода – ну что же, такие стелили и в хатах, и где хочешь. На стене - гипсовый католический крест.
Книгами потом кормили огонь, чтобы подогреть воду в жестяной банке, а остатки страниц набивали в обувь – чтоб быстрее высохли.
- Заходи, заходи! - широко улыбалась коричневая старушка. - Давно у меня не было гостей...
Терця осмотрелась. На столе стоял сервиз с голубыми цветочками, и стены были полосатые, и в серванте сидела фарфоровая кошка.
Терця не знала, что этот сервиз - итальянский, и что пани не так давно приехала из Венеции. Но на блюдце лежала пастила, а в чашках – обсахаренный мармелад.
- Не хочешь ли присесть на софу? – спросила старушка.
Терця сунула в рот замурзанный палец. - Куда-куда?
- Ну, видишь – у трюмо?
- Где зеркало?
Девчушка из Чалдонки-Хорной даже слов таких не знала, и запихивая пастилу за щёку, мельком подумала, что хозяйка, может быть, из Турции. А донна Марита всё расспрашивала и тараторила:
- Я малышкой ездила в Альпы, там такой свежий воздух… А ты ведь из Альп, кажется? Горяне – альпийский народ?
- Горяне – это мы! – жуя, ответила Терця, а потом пробасила, изображая жандарма:
«Горянам всем до одного явиться в пункты, где их будут бить!»
Терця смеялась, а донна Марита недоумевала. - Что тут смешного?
- Ну, как! – ответила, фыркая, Терця. – Они нас не поймают, пристань вся наша! Баркас «Панна Уйця» наш, и подвал с трубами наш, это такая хата.
А потом Терця ела мармелад, и пастилу, и ещё пастилу, и рассовывала всё по карманам, а старушка комически улыбалась портрету молодого человека и говорила:
- Погляди, Джаниль, тут ребёнок сейчас объестся пастилы. Умора, scimmietta!
Терцю просили переночевать, Терця не соглашалась.
- Я домой! – угрюмо твердила она. – А то буду есть еду, стану толстая и не залезу на баркас.
- Ну, возьми хоть что-нибудь на память! – уговаривала донна. – Что ты хочешь взять, «дитя гор»? Терця огляделась.
На шкафу, как огромный бумажный самолётик, висела шаль.
Шаль была в розах, кремовых с зелёным.
Рядом болтался цветной зонт.
- Вот это хочу! – сказала Терця. – Шаль и эту штуку.
- Вещи моей молодости! – улыбнулась Марита. – Возьми, альпийская девочка, тем более что у тебя и зонта-то нет. Терця замоталась в шаль и шагнула в темноту лестничного проёма, даже не поблагодарив.
*** А потом был дождь, и было утро.
По улицам, где торчали заводы, по задним дворам каких-то школ, мимо бараков и домов получше вели горян – и девочку в шали.
Мокрые юбки чьих-то сестёр и мам были грязны и прорваны, на детях было больше, чем обычно, синяков и шишек, но плакали больше взрослые – дети молчали.
Их не вели в утиль: утили были переполнены. В каждой лесопильне, в каждой шахте были горяне, а у входа стоял неизменный конвой. Горяне давно уже не бунтовали, привыкнув к своей доли, поэтому конвоиры с ружьями только покрикивали время от времени: - Цыц! Не петь!
Но в утилях не было места.
Спали в коридорах, в подвалах, в бывших погребах, надстраивали над плоскими барачными крышами чердаки, заселяли, переселяли – не было места.
Делили одну комнату перегородками на две и на четыре, сколачивали нары в три этажа, в четыре, делали настилы, поднимали настилы – не было места.
И тогда в дело пошло другое оружие – куда более действенное, чем все утили, и тюрьмы, и шахты…
Терця плелась, неизвестно откуда, непонятно куда, и злилась на дождь, а со всех сторон молниями блестели штыки. Её продырявленный зонтик висел, сложенный, как крылья попавшего в сеть мотылька. А шаль была цела, и болталась на тесёмках, свисая девочке до колен.
- Я хочу на пристань... - ныл мокрый, сопливый Годо.
- У тебя карамелинка была-а... - канючила Арынка, дёргала бахрому на шали.
Терця запихивала за уши торчащие во все стороны прядки волос, и думала о том, что её цветной зонтик изорвался. Её, правда, поймали, и теперь ведут непонятно куда, но всё же ведут не одну, и больше не придётся отплясывать для всяких-там.
Да, она бежала от облавы долго, и пряталась в арке, прижимаясь спиной к жирной стене в подтёках, а потом выбралась оттуда погладить кошку – и попалась, вместе с кошкой, шалью и зонтиком.
***
- Это что ещё за такое!
Если бы кто-то крикнул «Гляньте-ка» или «Молчать!» , люди, которые шли, не удивились бы. Но крикнули, как кричат на балованного ребёнка, и шаги замерли, и даже ветер прислушался.
Из-за желтого угла дома вышла сухая смуглая старушка в шляпке, и эта шляпка была с вуалью, и даже с какой-то маргариткой. Старушка грозила пальцем, и палец был в лаковой узкой перчатке. Будь вместо жандарма какой-нибудь суеверный мистик – решил бы, что это приведение, и оно пришло осуждать.
А «приведение» качало головой и твердило громко:
- Ах она, соплячка! Тереза! Это что ещё такое, а? Ты где бегаешь, коза ты негодная, у меня сердце чуть не встало из-за тебя! Те, кто вели, остановились; а смуглая старушка, вытянув вперёд палец, говорила тихим, дрожащим от гнева голосом:
- Мою внучку… Тащить с грязными горянами… Мою бестолковую Терезу, которой всего десять лет? Жандармы уже давно ничему не удивлялись, но сейчас…
- Она украла мою шаль! – объявила донна, и вокруг уже начинал собираться народ. – Мою шаль, мой зонтик… Горян было приказано «обезвреживать», но про схваченных по случайности ничего сказано не было.
Итальянка была смуглая, и девочка тоже была смуглая, и не было ни документов, ни улик – шаль и зонтик, всего-то.
- Она пропадала два дня… Где-то шлялась, когда я пригрозила её отлупить, бесстыжую! Вот теперь-то и отлуплю! Вот теперь…
Собравшиеся люди начали смеяться, и кто-то сказал, что эту девочку, верно, надо отдать родственнице – в утиле она совсем обнаглеет и отобьётся от рук.
- Уж лучше б в интернат отдали! – сказал пан колбасник.
- Пани, позвольте, мы отвезём ребёнка в пункт… - бормотал жандарм.
- Не знаю я, куда вы их повезёте, - проворчала донна, свысока глядя на конвоира, - но моей миледи я сейчас все уши оборву!
Конвоир колебался.
Ему было приказано отлавливать всех горян - да, но в утилях не было места.
Даже если это девочка - горянка, для чего сейчас продолжать с ней идти? Люди не должны ненавидеть жандармерию, и тем более - догадываться, куда уводят горян, кроме шахт и утилей.
- Вздорные итальянские старушки! – подумал конвоир из жандармерии, который когда-то был очкастым послушным мальчиком и даже читал что-то кроме газеты «Борец».
А девчонка и в самом деле выглядела перепугавшейся.
Она попятилсь, и даже заплакала – и вот уж тут посмеялись все, и пан колбасник!
Люди со штыками уже не имели никакой власти над девчушкой в шали, и они расступились, чтобы дать ей пройти.
- Ты куда? – чуть не крикнул Годо.
Мать зажала ему рот...
Выстрелы грохнули дня через два, а может, через два часа, или это просто замок брякнул на двери утильной камеры, закрываясь на долгие, долгие месяцы…
Плечи старушки-итальянки дрожали, и это было заметно даже под её пальто. Вздрагивали руки, дёргались пальцы, и какой-то голос – совесть, совершенно лишняя здесь – твердила:
- Я никогда не прощу… Себе… Самой себе…
Но дама всё гладила Терцю по голове своей шершавой, как ветка граба, рукой, и уводила, почти уносила её, вжавшуюся в шаль, всё дальше, дальше и дальше.
Вон "Маттяша" у меня, оказывается, выбросили - а так старалась, выводила в тетради!
Кстати, был такой вполне реальный случай. Схватили полицаи еврейского мальчика, привели на перрон, уже сажали в вагоны вместе с остальными евреями. Тут появилась какая-то женщина, полька. А у паренька как раз внешность была не еврейская, тем более его второпях загребли.
Полька грозит кулаком, кричит: "Яник! Ты где шлялся, дурень безголовый, вот я тебе сейчас все уши оборву! Это ж мой, ищу-ищу его, а он вон где - с жидами!"
Поволокла на виду у полицаев, пару раз шлёпнула по заднице. А потом отошли подальше - она ему говорит: "Беги, хлопчик, и будь здоров".
Сообщение: 1801
Настроение: лучше всех
Зарегистрирован: 08.09.13
Откуда: Россия, Гатчина Ленинградской обл.
Репутация:
3
Отправлено: 30.04.17 09:09. Заголовок: Памятник, который ус..
Памятник, который установил сам себе г-н Жириновский,
вдохновил мою маму на эту эпиграмму:
***
"Я памятник себе воздвигнул рукотворный. Нерукотворные - для тех, кто поскромней. И в президенты-то стремлюсь упорно, Чтоб пьедесталом стал известный МАВЗОЛЕЙ!"
Сообщение: 1938
Зарегистрирован: 25.12.13
Откуда: Россия
Репутация:
2
Отправлено: 18.07.17 05:23. Заголовок: Это моё. "Не был..
Это моё. "Не было реки", рассказ-фантазия. А раз фантазия - значит, вымысел от начала до конца!
Обделили Польшу на флаг.
Белое с красным, или красное с белым - кому какая разница! - два широких цвета вместо узких трёх, привычных глазу. Вишня на скатерти, кровь на снегу, - а синего нет и не было, и откуда ж ему там взяться. Не зря Сенкевич сочинял, писал тяжелые камни книг -- убили, кинули на снег, или положили на носилки, а неба не оказалось, да и зачем оно там.
Да. Вот так придёшь к ночи куда-нибудь, в очередное "домой", сядешь на спину диванчика - и задумаешься, может для утра: гордо и геральдически неумно. "Флаг состоит из двух равновеликих горизонтальных полос..."
В жизни редко бывает так, вот чтобы красное с белым сразу. Мне лично встречалось только однажды.
Тогда лето-заморыш купило ли, отыскало ли в карманах клочок душного солнца и прицепило над домами. И было жарко, и мерещились дыни и бахчи - отпетым мечтателям вроде меня.
В то лето мы с Машей были заняты делом, и из-за дождей было не жалко.
Тогда нам казалось, что это было важное дело, и только сейчас до меня дошло, что мы просто мыли горшки и холодильники, коридоры и решетки, а с желтых больничных коек, из-под верблюжьих немыслимых одеял на нас таращились недолеченные дети всех мастей.
Мы сидели на качелях и так и быть, ели моё мороженое (Да-ай! Ну лизну-уть!) А потом к Маше пришел Володя, и принёс сосиски и клубнику.
- Закрой глаза-а! - вкрадчиво тянул Володя, подмигивал в окно. - А теперь а-ам!
Маша кусала сосиску, а потом ещё сосиску, а когда Володю унесло, ягоды расплылись в кармане красным.
- Посмотри, Маш, - сказала я. - Испачкалась.
Маша улыбнулась загорело и глуповато.
- Опс...
Ерунда, что и говорить.
** На лингвистическом факультете ягод не оказалось.
Конечно, вдоль железной дороги должна была расти малина, но она не уродилась. И у всех у нас где-то были дачи и бабушки, но и бабушки, и дачи остались где-то в прекрасном далёко, как качели, варенье из вишен и пластмассовый тазик, в котором когда-то можно было сидеть в мыльной воде по пояс.
Когда принимали нас, мест уже практически не было. Тогда-то нас поселили всех и вместе - меня и Яцека с Алисой, Дарой, Леной Новак и девушкой из ближнего зарубежья, которую звали слишком заковыристо, чтобы запомнить. Потом появились негры, но в нашей пещере им делать было нечего - четверо девушек в одной комнатёнке, кровати стоят буквой "П", а ещё Яцек, грех сказать, в консьержной.
...Мы тащились на пятый этаж, решительно друг друга не понимая. Яцек тащил рюкзачок Алисы, мой чемодан на колёсах прыгал по ступенькам. Девушка со сложным именем (оно, кажется, у неё было двойное), тяжело дыша, рассказывала: а вот я... А вот у нас... А мы на восьмом этаже - и без лифта... Уфф... Пешком, всё сами...
Кто-то, вроде меня или девушки с двойным именем, начитавшись по глаза и нагордившись по уши, убежал в славянское никуда, цапнув первое, что попалось под горячую от бессонницы ладонь.
Яцек был совершенно другого рода. От Яцека пахло ленью.
В наши окна глядел, поднимаясь на цыпочки, винтажный велосипедный день: ничего интересного. Вон у обоев маячит Яцек - вожатская спина под рубашкой, облезшая от лета шея, как поджаренная, и познавшая дзен гитарка в пальцах - никчемушный тип, нестриженный. Посередине - длиннокосой статуэткой Алиса, пальчики и глазки, у висков бисерное что-то -- сама сплела, вон солнечный квадрат поймал заношенную кроссовку Дары; Лена Новак - губы в аллергии на рыночную помаду, тюбик с застарелым детским кремом и, так сказать, я.
И день уходил, дёргая плечом. И каждый из нас был чокнутый.
И что взять, к примеру, с Алисы, зачем-то уехавшей из виноградниковой Франции, обманувшей старичка Дюма и пьяного в зюзю д*Артаньяна, убежавшей по ночным лилиям босиком - обжигаться об асфальт и учить непонятное на кириллице?
И с Дары - волосы клоком, монобровь, с Дары - росла в общежитии, курила с девяти, всё детство в китайском прошлялась по рынкам?
И с Яцека - татуировка под лопаткой: Коржик из "Улицы сезам" - на, посмотри; а ещё вот в чём суть...
И с меня?..
Были и другие - те, что закипали и мучились, уходили в староверы и возвращались древнеславянами, рисовавшие коловрат на щитах и слушавшие музыку про вражье урочище и люту орду - музыку, запорошенную снегом и нелепую, как желе.
Эти жили этажом выше, вечером грохали и подвывали, и мешали стриженной, как собачка, студентке в неурочный час целоваться с Яцеком.
Сообщение: 2006
Зарегистрирован: 25.12.13
Откуда: Россия
Репутация:
2
Отправлено: 20.08.17 10:25. Заголовок: Город у нас был инте..
Город у нас был интересный, разбитый и разломанный - почти как мы.
Город был перечеркнут рекой, и река любила нас. Ивовая и сливовая, она была синей полосой нашего флага - прохладной как мечта, надёжно-широкой полосой.
Вдоль плелись остовы домов: лестничный провал, истлевшие растения и просроченный календарь на досках, интересно и познавательно. И баночка из-под майонеза. И номер висел на боку криво.
И всё было прекрасное, и вонючее: пахло творогом и тлением. От окон, когда их открывали, взвивалось облако гнилушек-щепок.
Яцек открывал: хоть бы хны. И жил себе у окон, заляпанных краской, глядел вниз, где трескался взрытый асфальт.
Запахов Яцек не чувствовал.
А ещё был детский садик, уцепившейся сеткой-рабицей под обрыв, пыльный петушок на подоконнике и медный, за деревьями, цирковой шпиль. И воспитательница квохтала в полдень, за вишнями: не обижай ребяток, плюнь, плюнь бяку.
С Яцеком мы спутались и связались, а виноват был тараканий тихий голос Павла Савича: учите польский, сию минуту, хотя бы базу!
Мы спотыкались на коряжистых старославянских сочетаниях, с трудом вытягивали конечное сербское "ао" и приказное "да" и еле дышали в южном "Шуми Марица", ярко-красном от цветов.
А тут ещё и польский.
Яцек был счастливец и нахал: знал всё сам, без нас. Лежал и дёргал гитару, и мямлил: да я... Да чего, вы же сможете.
И даже не на родном языке!
Стриженная свеженькая студентка куда-то делась, и Яцек остался один, неумно глядя в объявившийся провал: а куда? Вот только что была, отвернулся - украло июнем.
Мы выпихнули Яцека из подъезда и потащили его в библиотеку.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 49
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума