Отправлено: 01.12.22 22:45. Заголовок: Ирина Одоевцева

Согласно всем энциклопедиям - поэт.
Но её проза куда интереснее стихов!

РАЗГОВОРЫ У КАМИНА (рассказ о книге одоевцевой "На берегах НЕВЫ)

Как жить и чем жить, если жизнь меняется? И не просто меняется, а испортилась, кажется, безнадёжно и навсегда? Должны быть в этих переменах суть и смысл, а - не улавливаешь. НАДО что-то об этом думать, какую-то позицию занимать, а не получается. Настолько, что подчас "сама своего мнения не разделяешь".

Ирине Одоевцевой (Ираиде Гейнике) было двадцать шесть, когда она отчаялась найти ответы на эти вопросы. До сих пор ей казалось, что литература, поэзия - это нематериальный гранит, основа, это здание, в котором ничей кирпичик не будет лишним. И её стихи - тоже.



И вот - в 1922 году иллюзии остались позади. И Сологуб, спокойный и величественный, предрёк:

- Вы, конечно, думаете, что скоро вернётесь? Только прокатитесь по Европе, да? А вернётесь вы лет через пятьдесят.

Она вернулась через 65 лет. Когда ей был уже девяносто один год. Последняя из своего литературного поколения - Серебряного века.

 Отправлено: 01.12.22 22:49. Заголовок: И вернулась не со ст..

И вернулась не со стихами - с воспоминаниями. Живой свидетель! Её книги, и прежде всего "На берегах Невы" - это не тяжеловесные "мемуары", это живые заметки о встречах, происшествиях, разговорах... и между прочим, о "науке выживать" в Петрограде 1918 - 1921 года. Когда, казалось, сбывалось пророчество о запустении - между булыжниками на Невском проросла трава.



Оказалось - литераторы НЕ МОГУТ прокормиться литературой, а больше ничего не умеют. Мандельштам чуть не плачет: "Объясните кто-нибудь, как печку растопить? Я ведь не истопник!" Что - то приготовить или даже просто дыру на себе зашить - это уж вроде высшей математики. "Всемирная литература" - издание, затеянное Горьким, стало спасением - пайки!

И только Николай Гумилёв никогда не жаловался: умел зарабатывать. Не каждому сообщал, что рубит заборы на дрова (в экспедициях научился), но хоть так - да заработает на молоко детям. И уже в 1918 году сообразил, что надвигается невиданный кризис образования: не знают, чему теперь учить и как. По натуре Гумилёв был, как ни странно, застенчив, и ему стоило немалого труда объявить об открытии собственных курсов. Будет учить ПОЭЗИИ!





Среди начинающих поэтов и оказалась "маленькая поэтэсса с огромным бантом".

Для Ираиды - Ирины это была возможность поначалу просто забыть о "позолоченной нищете". О том, что у неё дома целый сундук перчаток - но завтрашний хлебный паёк съеден уже сегодня. А вот почему на неё обратил внимание Гумилёв? Стихи - не лучше, чем у других, подающих надежды. Наверное, девочка просто умела слушать. Стал приглашать её то в ресторан (по коммерческим ценам было всё), то на литературные вечера, где представлял всем, даже Блоку, то к себе домой. Просто в качестве собеседника.

Кем была для него Ирина? Свитой? Смешно - свита из одной юной особы. Паж, ординарец, оруженосец...

Когда целую жизнь спустя Ирину Владимировну спросили: Гумилёв был в вас влюблён? - она ответила почти серьёзно:

- Я могу теперь распушить хвост и сказать - ДА. Кто проверит? Но ведь влюблялся он каждую неделю, а любил, по-моему, только Анну Андреевну.

Это были долгие разговоры у камина, в котором тлели обломки досок и не самые нужные бумаги.

 Отправлено: 01.12.22 22:52. Заголовок: Гумилёв, который, ка..

Гумилёв, который, казалось, играл на людях придуманную для себя роль, здесь не актёрствовал, а просто рассказывал своему скромному пажу обо всём. О своём детстве, об экспедициях, о войне. Даже о своих семейных проблемах:

- Лёвушку - ему было четыре года - кто-то, кажется Мандельштам, научил идиотской фразе: "Мой папа поэт, а моя мама истеричка!". И Лёвушка однажды, когда у нас в Царском собрался Цех поэтов, вошёл в гостиную и звонко прокричал: "Мой папа поэт, а моя мама истеричка!" Я рассердился, а Анна Андреевна пришла в восторг и стала его целовать: "Умница Лёвушка! Ты прав. Твоя мама истеричка". Она потом постоянно спрашивала его: "Скажи, Лёвушка, кто твоя мама?"- и давала ему конфету, если он отвечал: "Моя мама истеричка".



А однажды сказал: "Напишите балладу обо мне и жизни моей". Ирина тогда запротестовала: "Я хотела бы писать о героях, а вы - поэт".

- Не герой? Жаль. Смерть играет огромную, иногда даже решающую роль в славе поэта. Героическая смерть может поставить поэта даже на пьедестал. Я очень надеюсь, что бог услышит мои молитвы и пошлёт мне достойную, героическую смерть... не сейчас, конечно. Лет через пятьдесят.

С тех пор Гумилёв часто намекал на какую-то свою деятельность, о которой известно немногим, но Ирине казалось, что он только играет в заговорщика. Позирует. А поверила в заговор тогда, когда нечаянно увидела у Гумилёва уйму денег - полный ящик письменного стола. И ещё он искал и не мог вспомнить, куда засунул черновик прокламации к матросам...

Но вечерние разговоры продолжались. Ирина сидела у камина на леопардовой шкуре и сильно сомневалась, что этого леопарда убил Гумилёв. Купил шкуру - и превратил её в стихах в факт своей биографии. Снова и снова рассуждает, будто диктует "пажу" будущую книгу:

- Не мог я, не хотел стать эмигрантом, меня тянуло в Россию.

А иногда у него были "гениальные прорывы в вечность", как он сам без ложной скромности называл свои прогнозы.

"Вот все теперь кричат: "Свобода!" - а жаждут одного - попасть под каблук. С победно развивающимися красными флагами - в тюрьму. И конечно, достигнут своего идеала. И мы, и другие народы. Только у нас деспотизм будет левый, а у них правый. И война будет через двадцать лет. С Германией. Я, конечно, непременно пойду воевать. И на этот раз мы победим немцев! Побъём и раздавим!

И вообще победим земное притяжение - станут возможны межпланетные полёты. А вокруг света можно будет облететь в восемьдесят часов, а то и меньше. Я непременно слетаю на Венеру лет через сорок!

И когда Ирина начинала смеяться недоверчиво или огорчаться, мог сказать: "Вы же понимаете, что мне рассказывать хочется не меньше, чем вам меня слушать! Ведь все мы мечтаем о посмертной славе, а я, пожалуй, больше всех".



Удивительная возможность узнать из первых рук, от живого свидетеля, о таком вот причудливом пути к славе. Хотя ирония здесь неуместна: слава заслуженная.