Отправлено: 08.11.14 18:19. Заголовок: Лидия Чарская

Скрытый текст

К.И.Чуковский. Лидия Чарская I. Слава богу: в России опять появился великий писатель, и я тороплюсь поскорее обрадовать этой радостью Россию. Открыла нового гения маленькая девочка Леля. Несколько лет назад Леля заявила в печати: «Из великих русских писателей я считаю своей любимой писательницей Л. А. Чарскую». А девочка Ляля подхватила: «У меня два любимых писателя: Пушкин и Чарская». «Своими любимыми писателями я считаю: Лермонтова, Гоголя и Чарскую». Эти отзывы я прочитал в детском журнале «Задушевное слово», где издавна принято печатать переписку детей, и от души порадовался, что новый гений сразу всеми оценен и признан. Обычно мы чествуем наших великих людей лишь на кладбище, но Чарская, к счастью, добилась триумфов при жизни. Вся молодая Россия поголовно преклоняется перед нею, все Лилечки, Лялечки и Лелечки. «Целую милую, дорогую Лидию Алексеевну Чарскую и желаю ей крепкого здоровья, чтобы она продолжала нам писать эти чудные повести»,— пишет тринадцатилетняя Зиночка. «Ах, как хотелось бы лично повидать ее»,— мечтает в далеком Тифлисе Полина. «Желаю иметь ее портрет»,— тоскует где-то под Минском девочка Лоло Андресюк. «Я выписала себе ее карточку и повесила в рамке над моим письменным столом»,— блаженствует в каких-то Гвоздках девочка Вера Малинина. И нельзя без волнения читать, как в городе Вознесенске шестеро таких девочек, все третьеклассницы, копят, собирают копейки и гривенники, отказывают себе во всем, чтобы сообща купить новую книгу обожаемой Лидии Алексеевны. «Я уже за лето скопила два рубля, теперь думаю, что мне на именины подарят еще один рубль»,— высчитывает вслух Катя Ланина, и кто же не позавидует ей! Такая небывалая власть у этой изумительной Чарской над сердцами наших дочерей и сестер! Чем приворожила к себе эта волшебница такое множество детских сердец? Кто разгадает, в чем тайна ее обаяния? Девочка Валя Руднева, прочитав у нее о какой-то арфистке, и сама заиграла на арфе, а другая девочка, Галя Месняева, прочитав у нее о войне, и сама стала рваться в бой: «Мне страшно хотелось быть в сражениях, биться самой, воодушевлять солдат!» — сообщает она в «Задушевное слово». Когда же в городе Томске какая-то Маня Тихонравова вздумала почему-то изменить свою жизнь, она обратилась за советом не к матери и не к отцу, а к обожаемой Лидии Алексеевне. «С нетерпением ждала ответа,— рассказывает она.— Думала уже: ответа не будет. И вдруг получаю ответ! Дорогая писательница ответила мне!» И девочка, которая не слушалась ни матери, ни отца, послушалась дорогой писательницы. Детским кумиром доныне считался у нас Жюль Верн. Но куда же Жюлю Верну до Чарской! По отчету одной библиотеки дети требовали в минувшем году сочинения: Чарской — 790 раз, Жюля Верна — 232 раза. Не угнаться за ней старику Жюлю Верну! Сейчас передо мною триста сорок шесть детских писем о различных прочитанных книгах, из них двести восемьдесят два письма (то есть больше восьмидесяти процентов) посвящено восхвалению Чарской. И не только вся Россия, от Тифлиса до Томска, но и вся Европа влюблена в Лидию Алексеевну; французы, немцы, англичане наперерыв переводят ее книги, а в Чехии, например, читатели до того очарованы ею, что, по свидетельству того же «Задушевного слова», настойчиво зовут ее в Прагу: осчастливьте! Но, к радости для России, великая наша соотечественница не покинула, не осиротила нас, и благодарная родина достойно наградила ее: 3 октября 1910 года была открыта всероссийская подписка для учреждения (в институте или гимназии) стипендии имени Л. Чарской. Не говорите же, что мы не умеем чествовать наших великих людей! Перелистываю книги этой Чарской и тоже упоен до безъязычия. В них такая грозовая атмосфера, что всякий очутившийся там тотчас же падает в обморок. Это мне нравится больше всего. У Чарской даже четырехлетние дети никак не могут без обморока. Словно смерч, она налетает на них и бросает их на землю без чувств. В «Записках институтки» я читаю: «Надю бесчувственную на руках вынесли из класса». И снова: «Я потеряла сознание». И снова: «Я громко вскрикнула и лишилась чувств». В «Записках гимназистки» то же самое: «Я громко вскрикнула и без чувств грохнулась на пол». В «Записках сиротки» то же: «Я потеряла сознание». Три обморока на каждую книгу — такова обычная норма. К этому так привыкаешь, что как-то даже обидно, когда в повести «Люда Влассовская» героиня теряет сознание всего лишь однажды. Ее и душат и режут, а она хоть бы что. Право, это даже невежливо. Такая толстая книга, и только один обморок! То ли дело другая великолепная повесть о девочке Нине Воронской: повесть еще не закончена, а уж Нина впадала в бесчувствие ровно одиннадцать раз! Да и как же героям Чарской хоть неделю пробыть без обморока! Она только о том и заботится, чтобы довести этих детей до бесчувствия. Ураганы, пожары, разбойники, выстрелы, дикие звери, наводнения так и сыплются на них без конца,— и какую-то девочку похитили цыгане и мучают, пытают ее; а другую — схватили татары и сию минуту убьют; а эта — у беглых каторжников, и они ее непременно зарежут, а вот — кораблекрушение, а вот — столкновение поездов, и на одну только малютку Сибирочку (в книге «Сибирочка») нападают сначала волки, а после — медведь, а после — разъяренные львы. Целый зверинец против крохотной девочки! Но Чарской мало и львов и волков, и вот — Серые, Черные Женщины, Черные Принцы, привидения, выходцы из могил, и все это только для того, чтобы: «А-а-а! — закричала вдруг не своим голосом Малявка и без чувств грохнулась на пол» («Большой Джон», гл. V). «Ужас»— любимое слово у этих ошалелых детей. «Ледяной ужас сковал мои члены»,— выражается какой-то семилетний, а другой прибавляет: «Ужас заледенил все мое существо». И третий: «Невольный ужас сковал меня». И четвертый: «Леденящий душу ужас пронизал меня с головы до ног». Какая-то фабрика ужасов эти чудесные детские книжки, и вот до какого обалдения доходит в одной из них маленькая девочка Лизочка: «Иглы страха мурашками забегали по моему телу (иглы мурашками! — К. Ч.)... Липкий пот выступил на лбу... Волосы отделились от кожи, и зубы застучали дробным стуком во рту... Мои глаза сомкнулись от ужаса» («Белые пелеринки», гл. 19). И через несколько строчек, конечно: «Я громко вскрикнула и лишилась сознания». Нечего и говорить о том, что эти малые дети то и дело убегают из дому — в дебри, в тундры, в моря, в океаны, ежеминутно висят над бездонными пропастями и по всякому малейшему поводу покушаются на самоубийство. II. Пробегаю воспаленными глазами по этим огнедышащим книгам и натыкаюсь на такую страницу: маленькая девочка, калека, упала перед подругой на колени, целует ей руки, ноги и шепчет, истерически дрожа: «Я злодейка пред тобою, а ты... ты — святая. Я поклоняюсь тебе!» Это из повести Чарской «Записки маленькой гимназистки». Девочка целует чьи-то ноги! О, как, должно быть, болело, кричало, разрывалось ее маленькое сердце, прежде чем в покаянной истерике она упала пред подругой на землю. Ты понимаешь ли, милая Лялечка, что такое, когда крохотный ребенок вдруг до бешенства возненавидит себя и захочет себя оплевать, и, в жажде самоунижения, всосется в твои ноги губами: «Бей меня, топчи, унижай: я — злодейка, а ты — святая!» Чтобы успокоиться, беру другую книгу под безмятежным заглавием «Счастливчик». Но и в ней я с ужасом читаю, как этот самый Счастливчик падает пред кем-то на колени и лепечет, истерически дрожа: «О,прогоните же меня, прогоните! Я не стою вашей ласки!» И целует кому-то руки: я дурной, я злой, я жестокий. И тут же другой младенец так же истерически взвизгивает: «Вы — ангел, а я — поросенок!» И тоже лобзает чью-то руку: прибейте, прибейте меня! Я волнуюсь, я мучаюсь, но в новой книжке — «Щелчок» — маленький мальчик опять целует у кого-то сапоги, умоляя: «Исхлещи меня кнутом до полусмерти!» А в повести «Некрасивая» маленькая девочка снова бьется у чьих-то ног: «Избей меня, искусай, исцарапай!» И мне становится легче: я с отрадой начинаю замечать, что мазохическое лобызание рук и ног — самое обычное занятие у этих малолетних истериков. Им это так же легко, как «здравствуйте» или «прощайте». Они лижут друг у друга все, что могут: руки, ноги, платье, сапоги,— но так как они и вчера лизали, и завтра будут лизать, то зачем же мне беспокоиться? Словно узор на обоях, повторяется на этих страницах один и тот же припадок, и если в повести «Люда Влассовская» одна девица чмокает в руку учителя, другая—незнакомого генерала, а третья припадает к чужим башмакам («Люда Влассовская». Повесть Л. А. Чарской, изд-во Товарищества «М. О. Вольф», с. 170, 203, 398, 439.) то я с надеждой смотрю на четвертую: кого и куда поцелует она? Когда же эта четвертая воскликнула: «Мне хочется упасть к ее ногам, целовать подол ее платья»,— тут я окончательно повеселел. Я увидел, что истерика у Чарекой ежедневная, регулярная, «от трех до семи с половиною». Не истерика, а скорее гимнастика. Так о чем же мне, скажите, беспокоиться! Она так набила руку на этих обмороках, корчах, конвульсиях, что изготовляет их целыми партиями (словно папиросы набивает); судорога — ее ремесло, надрывнее постоянная профессия, и один и тот же «ужас» она аккуратно фабрикует десятки и сотни раз. И мне даже стало казаться, что никакой Чарской нет на свете, а просто — в редакции «Задушевного слова», где-нибудь в потайном шкафу, имеется заводной аппаратик с дюжиной маленьких кнопочек, и над каждой "кнопочкой надпись: «Ужас», «Обморок», «Болезнь», «Истерика», «Злодейство», «Геройство», .«Подвиг»,— и что какой-нибудь сонный мужчина, хотя бы служитель редакции, по вторникам и по субботам засучит рукава, подойдет к аппаратику, защелкает кнопками, и через два или три часа готова новая вдохновенная повесть, азартная, вулканически-бурная,— и, рыдая над ее страницами, кто же из детей догадается, что здесь ни малейшего участия души, а все винтики, пружинки, колесики!.. Конечно, я рад приветствовать эту новую победу механики. Ведь сколько чувств, сколько вдохновений затрачивал человек, чтоб создать «произведение искусства»! Теперь наконец-то он свободен от ненужных творческих мук! Но все же что-то тусклое, бездушно-машинное чудится в этих страницах. Как и всякие фабричные изделия, как и всякий гуртовой товар, книги, созданные этим аппаратом, чрезвычайно меж собою схожи, и только по цвету переплета мы можем их различить. Я помню, милая Лялечка самозабвенно рыдала, читая у Чарской, как (после обычного обморока) какой-то ребенок заболел роковой театрально-эффектной болезнью, и я долго не мог успокоить ее. Но наконец придумал: взял с полки другую такую же книгу и там прочитал: «Сегодня роковая ночь, сегодня перелом болезни... доктор приедет вечером» («Большой Джон», гл. 14). Взял третью книгу и прочитал: « — Скажите, доктор, она очень опасна? — Сегодня должен быть кризис. — Послушайте, этот ребенок мне дороже жизни. Спасите ее!» («Южаночка», гл. 25). Лялечка с недоумением слушала, но я взял четвертую и прочитал: «Ей худо! Она умирает. Доктора! Доктора поскорее! Спасите ее, доктор! Это лучшее дитя в мире!» («Сибирочка», гл. 25). Ляля облегченно вздохнула и вдруг засмеялась и даже почему-то запрыгала. Еще бы! Ведь повторенный эффект — не эффект, привычный ужас — не ужас, и какая же страсть заразительна, если войдет в обиход? Едва ребенок заметил, что эти катастрофы и страхи сфабрикованы по одному трафарету — гуртовой товар, стандартный фабрикат,— тревога и взволнованность заменилась беззаботным равнодушием. Всякая эмоция от частых повторений вырождается в противоположное чувство, и отныне Лялечка только смеется, встречая у Чарской горячку, черную оспу, перелом ноги или руки. Когда же кто-нибудь на этих страницах тонет, горит, замерзает, ее радости нет конца. «Опять! Опять!» — торжествует она, и мы наперерыв вспоминаем, что в,«Сибирочке» уже замерзала Сибирочка, в «Лизочкином счастье»— Лизочка, а в «Записках гимназистки» — гимназистка и что в «Записках гимназистки» девочку спасал граф, в «Белых пелеринках» девочку спасала графиня, в «Юркином хуторке» девочку спасал князь, а в «Джаваховском гнезде» девочку спасала княгиня. И снова князь, и снова княгиня — ежеминутно на этих обоях повторяется тот же узор. Благороднейший губернатор, великодушный генерал, пленительный тайный советник, очаровательный министр двора — принадлежность каждой ее книги, а в «Записках институтки» появляется даже «богатырски сложенная фигура обожаемого Россией монарха, императора Александра III», и только когда не хватает уже ни царей, ни князей, наскоро изготовляются «просто аристократы»: «У него ноги аристократа по своему изяществу и миниатюрности»,— хвалит кого-то Чарская. «Скромный фасон ботинок не может скрыть их форму» («Джаваховское гнездо»). Но «аристократы» тоже машинные: схожи меж собой, как пятаки. Вообще в этом прекрасном аппарате, мне кажется, не хватает кнопок, надо бы прибавить еще. III. Что же это такое, обожаемая Лидия Алексеевна? Как это случилось, что вы превратились в машину? Долго ли вам еще придется фабриковать по готовым моделям все те же ужасы, те же истерики, те же катастрофы и обмороки? Кто проклял вас таким страшным проклятием? Как, должно быть, вам самой опостылели эти истертые слова, истрепанные образы, застарелые, привычные эффекты, и с каким, должно быть, скрежетом зубовным, мучительно себя презирая, вы в тысячный раз выводите все то же, все то же, все то же... Но, к счастью, вы и до сих пор не догадались о вашем позоре, и, когда простодушные младенцы воспевают вас как счастливую соперницу Пушкина, вы приемлете эти гимны как должное. Я тоже почитаю вас гением, но, воистину, гением пошлости. Превратить свою душу в машину, чувствовать и думать по инерции! Если какой-нибудь Дюркгейм захочет написать философский трактат «О пошлости», рекомендую ему сорок томов сочинений Лидии Чарской. Лучшего материала ему не найти. Здесь так полно и богато представлены все оттенки и переливы этого малоисследованного социального явления: банальность, вульгарность, тривиальность, безвкусица, фарисейство, ханжество, филистерство, косность (огромная коллекция! великолепный музей!), что наука должна быть благодарна трудолюбивой писательнице. Особенно недосягаема Чарская в пошлости патриото-казарменной: «Мощный Двуглавый Орел», «Обожаемый Россией монарх» — это у нее на каждом шагу, и не мудрено, что унтеры Пришибеевы приветствуют ее радостным ржанием, а какой-то Ревунов-Караулов отдал даже такой приказ: «Книга г-жи Чарской должна быть приобретена в каждой семье, имеющей какое бы то ни было соприкосновение... с кавалерией».( «Задушевное слово», 1912, № 20.) Как жаль, что в японскую войну кавалеристы не читали Чарской! То-то натворили бы подвигов! Недаром Главное управление военно-учебных заведений так настойчиво рекомендует ее в ротные библиотеки кадетских корпусов: ее книги — лучшая прививка детским душам казарменных чувств. Но неужто начальство не заметило, что даже свое ура изготовляет она по-машинному: «Русские бежали по пятам, кроша, как месиво, бегущих»,— пишет она в «Грозной дружине». «Красавец атаман ни на минуту не переставал крошить своей саблей врага». «Началось крошево...» «Удалая дружина делала свое дело, кроша татар направо и налево». Только и знает, бедняга, что «крошили», «кроша», «крошить»,— зарядила одно, как граммофон. Так что хоть и читаешь: «ура», а чувствуешь: «трижды наплевать». Мертвая, опустошенная душа! И когда дошло до того, что христолюбивое воинство ночью «искрошило» беззащитных спящих, она пролепетала с институтской ужимкою: «Сладкое чувство удовлетворенной мести!» И, умиляясь, рассказала детям, как один христолюбивый воин поджаривал «иноверцам» пятки, собственно, поджаривал не сам, а только приказал, чтобы поджарили; сам же отошел и отвернулся, и оттого, что он отвернулся, Нарекая растроганно (но не совсем грамотно!) воскликнула: «Великодушная, добрая душа!» Институтскую бонбошку нужно иметь вместо сердца, чтобы дойти до такого тартюфетва! IV Чарская — институтка. Она и стихами и прозой любит воспевать институт, десятки книг посвящает институту и все-таки ни разу не заметила, что, по ее же рассказам, институт есть гнездилище мерзости, застенок для калечения детской души; подробно рисуя все ужасы этого мрачного, места, она ни на миг не усомнилась, что рассказывает умилительно трогательное; пишет сатиры и считает их одами. Для нас ее «Записки институтки» суть «Записки из „Мертвого дома"», но она-то, вспоминая институт, восклицает о нем беспрестанно: Когда веселой чередою Мелькает в мыслях предо мною Счастливых лет веселый рой, Я точно снова оживаю,— и должно быть весьма удивилась бы, если бы кто-нибудь ей сообщил, что именно благодаря ее книгам мы возненавидели лютою ненавистью этот «веселый рой», мелькающий «веселой чередою». Поцелуи, мятные лепешки, мечты о мужчинах, невежество, легенды и опять поцелуи — таков в ее изображении институт. Никаких идейных тревог и кипений, столь свойственных лучшим слоям молодежи. Вот единственный умственный спор, подслушанный Чарской в институте: «Если явится, дух мертвеца, делать ли духу реверанс?» Когда девушки, окончив институт, вступают в жизнь, начальница, по утверждению Чарской, заповедует им: «Старайтесь угодить вашим, будущим хозяевам (!!!)». И даже эта холопья привычка лобзать руки, падать на колени прививается им в институте: «если maman не простит Лотоса,— поучает одна институтка другую,— ты, Креолочка, на колени бух!» И даже воспитательница шепчет малюткам: «На колени все! просите княгиню простить вас» И когда, как по команде, сорок девочек опустились на колени, Чарская в умилении пишет: «Это была трогательная картина». Это была гнусная картина, подумает всякий, кто не был институтской парфеткой. Точно так же, по сообщению автора, дети в институте приучаются симулировать истерику и обморок: «Медамочки, предупреждаю вас, не удивляйтесь: если вытяну из последних билетов, то упаду в обморок», «Если не по-моему, я в истерику и в лазарет». Свежему человеку жутко слышать из уст ребенка такую рассчитанно-обдуманную ложь, но в институте это — система, очень милая нашей писательнице. Теперь, когда русская казенная школа потерпела полное банкротство даже в глазах Передонова, только Чарская может с умилением рассказывать, как в каких-то отвратительных клетках взращивают ненужных для жизни, запуганных, суеверных, как дуры, жадных, сладострастно-мечтательных, сюсюкающих, лживых истеричек. По восторженным книгам Чарской мы знаем, что институтки при звуках грома зарываются головою в подушку и по-бабьи скороговоркой лепечут «свят-свят-свят», что, словно Акульки за печкой, они любят разгадывать сны: лавровый венок,— значит, нуль, хорошо отвечать стихи во сне,— значит, плохо отвечать на уроке; что при неудаче они говорят: «Не слава богу». И когда хотят на экзамене обмануть своих экзаменаторов, обращаются за помощью к иконам, к святителям: «Тс... тс... я слышу... святая Агния предсказывает мне билет»,— говорит одна институтка, а другая за одну щеку сует себе образок, за другую распятие, под язык—крошку церковной просфоры. «Непременно выдержу экзамен». А третья засунула себе «за платье» икону святого Николая, и святой Николай помог ей вытянуть первый билет. Ее подруги повторяют: чудо! чудо!:—и Чарская вместе с ними; даже глава у нее названа «Чудо». Мудрено ли, что в книгах Чарской мы то и дело читаем: «Сон Краснушки сбылся». «Предсказание бродячей гадалки исполнилось!» Мудрено ли, что она сообщает, как одна татарка молилась своему татарскому богу, но татарский бог не помог, а чуть помолилась русскому, русский моментально откликнулся. Тем же восторженным тоном рассказывает Лидия Чарcкая, что в это опереточное заведение присылают кавалеров по наряду (подлинное ее выражение!) — специально для танцев, и мудрено ли, что у парфеток холодеют руки при одном только слове: мужчина; что даже про архиерея они восклицают: «Ах, душка красавец какой!» — что даже царь у них «дуся»* и что идеальным мужчиной представляется им гвардеец «лучшего гвардейского полка», с усами и шпорами, и всю свою юную жажду слез, порываний и жертв они утоляют эротикой, тем пресловутым институтским обожанием, которым так восхищается Чарская. Кого обожать — безразлично. Можно даже повара Кузьму. Бросают между собою жребий, кому кого обожать, и даже составляют расписание: в понедельник обожает одна, во вторник другая. Одна другую упрашивает: душка, позволь мне тебя обожать,— и, получив позволение, берет кусок мела и, в знак любви, съедает его. Или же у себя на руке царапает булавкой вензель возлюбленной, натирает чернилами. И поцелуи, поцелуи! Дешевые, слюнявые. Сосчитайте-ка, сколько поцелуев хотя бы в «Люде Влассовской». «— Дай мне поцеловать тебя, душка, за то, что ты всегда видишь такие поэтические сны! — Ах, какая я глупая, Люда! Ну поцелуй же меня. — За то, что ты глупая? — Хотя бы и за это». Вся эта система как будто нарочно к тому и направлена, чтобы из талантливых, впечатлительных девочек выходили пустые жеманницы с куриным мировоззрением и опустошенной душой. Не будем же слишком строги к обожаемой Лидии Алексеевне! 1912 *Об институте см. у Чарской: «Люда Влассовская», с. 6, 7, 46, 84, 202, 251; «Белые пелеринки», с. 115; «Большой Джон», с. 16, гл. X, XI, XII и XIV; «Записки институтки», с. 142, 246 и т. д4

Под катом - полный текст исторической статьи Чуковского о Чарской. Той самой статьи, которую почти целое столетие цитировали, пытаясь доказать, что "ребёнок глуп, и не может знать, что стоит читать, а что - нет".

Но во всём ли согласимся с уважаемым Корнеем Ивановичем мы?

За сто лет кануло в Лету столько авторов, казалось бы, и более талантливых! А Чарскую любят, стесняясь в этом признаться. Но - любят. Читают сами и пересказывают детям, сокращая или даже пропуская все эти "слёзы и обмороки".

Так что же в ней все - таки "ЕСТЬ"?



(Это фотография Лидии Андреевны 1913 года. А вот оборотная сторона снимка:)

 Отправлено: 09.01.18 06:20. Заголовок: Есть у Чарской такая..

Есть у Чарской такая книжка, называется "Волшебная сказка".

Те, кто Чарскую читает, привыкли что книга - про избалованную девчонку, которая сначала мечтает о золотых горах, а потом вырастает и исправляется. Ну или что-то типа того.

Прочитала...

Та самая "избалованная девчонка", Надя - на самом деле сирота. По маме.

Сильно стеснённая в средствах семья кое-как наскребла на обучение старших детей - сына в гимназии, дочки в институте. Но у них ещё есть дочери, и эти - уже работают, даже десятилетняя Шура.

Но Шура-то как раз в этом доме родная. "Правильная". А Надю обоюдно считают - "белой косточкой" - лентяйкой - и что из неё, бестолочи, вырастет?

Надя не очень дорожит своим обучением и явно ленится - вместо уроков читает книжки. Про "лыцарей" и кавалеров, ога.

Но кто ж в пятнадцать лет думал "только об учёбе"?

Родня читает ей нотации, пока... Пока Надя не вылетает - провалилась на экзамене.

Отец, серенький мелкий чиновник, заявляет, что отправит дочь работать и всё. Ведёт себя довольно грубо - зачитывает при всех письма дочкиных подруг, роется в вещах, выбрасывает книги... И всё это с комментариями "Ах, дура! Голову забивать, бестолковая! Вот мать бы тебя!"

Но и отца вполне ожидаемо настигает чахотка.

А Надя по-прежнему мечтает о золотых замках. Её замечает княгиня - такая пожилая фрейлина, с собачками и сервизами. Тут же умиляется:

- Куколка! Я в детстве такая же была!

Надин отец умирает, а тётенька быстро забирает Надю к себе. В качестве "утешения под старость" -- а шелковые наряды, автомобиль и апартаменты прилагаются. Ну как тут устоять?

Хор "добрых старушек", живущих у барыни, сладенько подпевает:

- А-а-ах, какая де-евочка! Прынцесса ты наша золотая - брильянтовая!

И теперь Надя буквально "ест-пьёт на серебре". Не знает ещё, что такое "приживалка".

А потом выдаётся случай "вспомнить всё" своим вредным родственникам! Не пустить обеих сестёр на свои именины, потому что одна - страшная, а вторая вообще - бедная! Нечего им мелькать перед званной публикой...

А сама - ходит между столиками с малолетними графинями и княгинями, сыпля фразочками:

- Что? Ах, это приживалка моей тёти, не обращайте внимания! Да, я была в Венеции, и в Австрии, и в Париже... Что, Нелли? Ах, часики! Конечно, серебряные - не никелевые!

"Званная публика" от Нади очень скоро отворачивается.

Результатом становится депрессия. Самая обычная и очень "современная". А сломанная куколка тётке-богачке уже не нужна.

Надя сама сбегает к родственникам!

***
Про что книжка? Да, как мне кажется - про неидеального ребёнка с проблемами в семье.

И главное - все видят, что ребёнок неидеальный, но что у неё проблемы - никто не замечает!

К тётке-барыне она согласилась пойти потому, что дома были такие же тётки. Баловали, закармливали сливочками-пряничками и... не замечали. А Надя так и поняла - любят за красивые глаза!

Смерть отца-морализатора её почти не расстроила, а родственники - они же... Привыкли!

Меньше бы на Надю пахали и больше бы любили - была б совсем другая книга.

Да и отец должен был понимать, что в институте не выращивают "рабочих рабочих"!

 Отправлено: 09.01.18 10:56. Заголовок: Насколько помню, в &..

Насколько помню, в "Волшебной сказке" сам отец не очень понимал, чего хочет? В идеале дочь должна уметь работать... на всякий случай, если в жизни не повезёт. Но такой красавице ДОЛЖНО повезти!
Именно поэтому, с подачи тётушки - кастелянши, её и устроили в Смольный. За счастливым лотерейным билетом.

Не думают дети только об учёбе - это да, конечно. Но перед нами не совсем дитя - пятнадцать годиков уже. Можно бы иной раз и подумать - хотя бы для того, чтобы на третий (!) год не остаться.

Есть у Перова интересная неоконченная картина "Смолянка":



Отцу - мелкому чиновнику, было непросто устроить дочку в Смольный. Но - устроил туда, где учатся "высшие" - в надежде на "повезёт", царевич влюбится. И девочка росла, мечтая о "красивой жизни". И вот...
Аттестат в кармане - а отец ослеп. Придётся работать самой - да ещё и его подкармливать. Жалко отца - да и себя тоже жалко...

Так Наде не было жалко вообще никого. Ни отца, ни сестёр, ни старую придурковатую "фрейлину", ни её приживалок, ни невинного попугая. Самое удивительное, что и себя она не жалеет - не видит причины. Полагает, что всего-то дела - найти того, кто будет кормить "за красоту".

Если бы не ограничения, налагаемые цензурой, и вообще понятием "детская литература" - нашла бы. И разочарование было бы куда более жестоким.

А вот интересно: сама Лидия Андреевна о чём мечтала, когда училась?
Она - честная трудяга, но ведь не о таком будущем мечтали девочки из института?

 Отправлено: 10.01.18 01:37. Заголовок: Ронья пишет: Надя н..

История о том, как затюканные дети выстояли против эгоистичных невменяемых взрослых.)))Сильно отличается от стереотипных повестей о благородных гимназистках.
Дома у Нади трэш и пандемониум. Такой мирный, приличный, замаскированный под счастливую семью удушливый трэш.
Хозяин и основатель трэша - папА. Семейный деспот, который тем сильнее любит домочадцев, чем больше они страдают. Старших отпрысков он уже превратил в болезненных маленьких старичков, а вот Надю пока не успел довести до своего идеала. Поэтому, говоря о других детях, отец только что елеем не истекает - одна Надя эту светлую картину портит, и он уже давнооо (а Наде на тот момент десять лет!) раскусил ее пустую и неблагодарную натуру.
Яркое подтверждение испорченности Нади - ее любовь к приключенческим романам: как она, барыня такая, смеет "Шерлока Холмса" читать, пока остальные тут надрываются в поте лица.
Вопрос: для кого надрываются?
Все опустошены, задерганы и несчастны. Никакой великой цели, ради которой стоило бы так впрягаться, впереди не маячит, и даже наоборот - отец вообще пресекает в семье любые мечтания и попытки строить планы. Вернее, его устраивают только собственные планы, которые по какому-то странному совпадению всегда ведут лишь к еще большему разладу и выражаются в одном: ничего для улучшения нашей жизни сейчас предпринимать не будем, это честная трудовая бедность, и ей нужно гордиться.
Сидит вот, гордится...
Старшая дочь вынуждена работать до изнеможения, портя глаза и мучась болями в спине.
Сын тоже пашет с четырнадцати лет и уже больше напоминает безвольного робота, чем живого человека.
Тетя Таша скрывает от главы семейства все, что может вызвать его гнев, а поскольку этот честный труженик гневается в режиме 24/7, скрывать приходится много.
В этой семье нет любви - одно притворство.
Домочадцы дают друг другу в долг (ну, спасибо еще, что хоть не под проценты). Таша задаривает Надю бессмысленными дешевыми гостинцами, которые самой Наде не нужны, но Ташу это не интересует. То, что слабенькой Клавдии и переутомившемуся Сереже давно необходим отдых на свежем воздухе, как-то спокойно игнорировалось, пока отдых не понадобился самому отцу. Тут внезапно оказывается, что "бедная-пребедная" семья не такая уж бедная и вполне способна позволить себе лето на даче. ПапА ломается: не для себя, дескать, дачу снимаю, а ради детей. Что мешало раньше это же сделать ради детей - загадка природы.
Неудивительно, что Надя не умеет любить по-настоящему. Любовь ей по жизни представала исключительно как череда показушных актов самопожертвования, за которыми скрываются газлайтинг, абьюз и прочие заморские умности.))) Романтические подвиги из ее обожаемых книг и то честнее, чем подарки Таши или мнимая семейная сплоченность.
Реальность вокруг Нади вся укладывается в один лозунг: "Жертвуй собой, жертвуй, жертвуй, без разницы для кого и для чего, но так, чтобы все заметили".
В книгах хотя бы ради спасения прекрасной дамы рискуют, а тут чего ради? Чтобы папА лишний раз за обедом пофилософствовал, как его дети несчастны?
Надя из двух эскапизмов выбирает меньший))
И, в общем-то, это не она в финале поумнела (хотя такое тоже есть), а обстановка изменилась. Как только перестали коллективно блажить честной трудовой бедностью, так дела у всех пошли на лад: старшие дети нормальную работу нашли, младшая в гимназию собралась, Сережа из задерганного послушного робота превратился в самостоятельного мужчину, Клавдия перестала гробить здоровье за копейки, а Надя внезапно обнаружила способности к учебе. И отношения дома стали по-настоящему дружескими и теплыми, потому что люди-то хорошие и вполне способные устроить совместную жизнь, если никто не будет стоять над ними с палкой и доводить до хронической усталости.


Наталья пишет:

цитата:

Так Наде не было жалко вообще никого. Ни отца, ни сестёр, ни старую придурковатую "фрейлину", ни её приживалок, ни невинного попугая.

Вот за попугая ей большое фу и минус в карму. Этак глупо перекормить птицу. Не маленькая уже, должна понимать, что животное - не игрушка.

Ронья пишет:

цитата:

К тётке-барыне она согласилась пойти потому, что дома были такие же тётки. Баловали, закармливали сливочками-пряничками и... не замечали. А Надя так и поняла - любят за красивые глаза!

Вот, те же ощущения. Таша и Анна Ивановна - просто сестры-близнецы:))) "Я тебе, девочка, куплю что-нибудь, а ты за это будешь играть милую послушную куколку".
И не отвертишься ведь, а порой даже не поймешь, что это просто форма манипуляции. Ведь покупают, хлопочут, чем-то ради тебя жертвуют, а то, что ты всего этого не просил - дело десятое.

Наталья пишет:

цитата:

Насколько помню, в "Волшебной сказке" сам отец не очень понимал, чего хочет? В идеале дочь должна уметь работать... на всякий случай, если в жизни не повезёт. Но такой красавице ДОЛЖНО повезти!

Ой, там такое ощущение, что дочка была нелюбимая:)
Отец вообще не хотел, чтобы она училась, он ее собирался в мастеровые отдать. Мол, сестры неученые, и ей нечего в институте делать, пусть будет как все.


*страшным шепотом* А еще я не понимаю, отчего вся семья так взбудоражилась, когда Надя ушла. Она же не в содержанки подалась, фамилию не опозорила.
Ну приживалка и приживалка. Как будто все остальные там сплошь самостоятельные, независимые и не вкалывают "на дядю" за гроши.
Скрасить старость одинокой тоскующей чудачки - тоже работа, причем работа немалая. Опытная приживалка - это домашний психолог, чтец, сиделка, организатор развлечений и смотритель помещичьего "зверинца" в одном лице. А если человек был вдобавок искренний и чуткий, то становился практически названой сестрой/любимой воспитанницей, которая принимает на себя заботы о барыне. Другое дело, что это действительно не путь для людей вроде Нади.

 Отправлено: 10.01.18 21:22. Заголовок: Рике пишет: Скрасит..

Рике пишет:

цитата:

Скрасить старость одинокой тоскующей чудачки - тоже работа, причем работа немалая.

Ага.
Надиным родным богатую бабушку не жалко только потому, что она богатая! А старушенция-то действительно, одинока. Ни внуков, ни племянников.

Уж если бабулька и среди дальней родни не нашла, кого опекать и задаривать - согласна и на хорошенькую девочку "с улицы", чтобы умела умилять, поддакивать и чтоб не бросала.

Ведь княгиня (или кто она там?) буквально сразу же сорвалась показывать Надю знакомым богатеям, чтоб завидовали! И после кончины попугайчика она Надю не выгоняла, дала ей шанс.

Интересно, а книжки у Нади примерно такого содержания были?

"Гравити Фоллз":

- А я книжку стащила у мамы! Во! "Мускулистая грудь зверя". "Меня зовут Жерар. Я оборотень, я создание ночи. Но я так же создание страсти!"

Рррроман...

 Отправлено: 13.01.18 23:57. Заголовок: Ронья пишет: Интер..

Ронья пишет:

цитата:

Интересно, а книжки у Нади примерно такого содержания были? "Гравити Фоллз": - А я книжку стащила у мамы! Во! "Мускулистая грудь зверя". "Меня зовут Жерар. Я оборотень, я создание ночи. Но я так же создание страсти!"

Вряд ли, если папу там от невинной "Золушки" трясло.
А жаль:))) Посмотреть бы, что благовоспитанная Надина семья изрекла при виде оборотня Жерара.

Ронья пишет:

цитата:

Надиным родным богатую бабушку не жалко только потому, что она богатая!

У них это вообще одно из семейных требований: нельзя водиться с богатыми.
Сначала Надю пилили за то, что у нее подруги из романтичных барышень (а кого еще она могла в институте найти?), потом за бабушкины подарки.

 Отправлено: 19.01.18 19:38. Заголовок: Трогательный "ча..

Трогательный "чарский" момент.

Нашла сегодня китайскую тетрадь с феечками, в которой вела дневник одиннадцатилетняя я.

Записи - об оценках, подружках и котёнке... и - о смерти бабушки. От рака.

Это если учесть, что весь дневник было: бабушка то, бабушка сё. Приехала, привезла подарок, легла в больницу, уехала на скорой...

Замолчавший телевизор с вечной передачей про свадьбу накрыли салфеточкой. А я... а я в кроссовках ушла в пушистое поле. Одна.

Подросткового максимализма тогда ещё не было, но мне показалось, что я вот-вот сейчас взмахну руками - и улечу жаворонком. Светлое нетронутое чувство: я тоже умираю, и это нестрашно, бабушка, ты видишь.

Умереть не дал соседский мальчик Андрюшка с его мамой.

Андрюшка был "коррекционный", инвалид. Кривенькие зубы, короткие штанишки. Резиновые шлёпанцы. Велосипед.

Мама позвала: "пойдём, на велосипеде покатаемся". Я пошла. Так и живу до сих пор.

 Отправлено: 01.03.18 16:29. Заголовок: Лидия Чарская была в..

Лидия Чарская была в царской России популярнейшей детской писательницей, а вот в Стране Советов имя питерской институтки по понятным причинам оказалось забытым. И только после того, как СССР рухнул, на полках книжных магазинов стали появляться её книги. В этом обзоре рассказ о нелёгкой судьбе Лидии Чарской, которую вполне можно назвать Джоан Роулинг Российской империи.





Всё впереди - и всё в прошлом. А между этими полюсами - просто Революция.



Скрытый текст

Детство Лидия Чарская в детстве./ Фото: charskaya.diary.ru Лидия Чарская в детстве./ Фото: charskaya.diary.ru Чарская Лидия появилась на свет в 1875 году в семье военного инженера Воронова. Мама девочки умерла при родах, поэтому воспитывали её няня, тётушки и горячо любящий отец. Но в 11 лет беззаботное детство закончилось. Опекуны отправили Лидию в школу для девочек закрытого типа в Петербург. Лидии настолько не понравилось в заведении, что время, проведенное там, она позже сравнивала с тюремным заключением. А тогда девочка никак не могла понять: «за что?». «В несчастиях люди сходятся скорее и ближе» (С) Лидия Чарская Приехав домой на первых же каникулах, она была чрезмерно потрясена известием о повторной женитьбе своего отца. Лидия не смогла полюбить и принять свою мачеху, настолько она показалась ей неприятной женщиной. Из-за этого она три года не навещала родного отца во время каникул. Но прошло время, и девочка смирилась с новыми обстоятельствами. Наладились отношения с мачехой, а время, проведенное в школе, уже не казалось ей столь мучительным. Спустя десятилетия именно эти воспоминания станут для нее источником вдохновения. Карьера литератора началась с обычного дневника, который она ежедневно заполняла с 15 лет. Лидия Чарская в молодости./ Фото: livelib.ru Лидия Чарская в молодости./ Фото: livelib.ru Замужняя жизнь Лидии оказалась недолгой. Выйдя замуж в 18 лет за жандармского ротмистра Чурилова Бориса по большой любви, она родила сына. Однако после появления мальчика на свет они расстались. Официально разрыв отношений они оформили лишь в 1901 году, а в 1913 году Лидия вышла замуж повторно. «У меня с детства была такая особенность - смотреть опасности прямо в глаза» (С) Лидия Чарская После развода с первым супругом, Лидия была вынуждена жить на средства своего отца. Но такое положение дел ее не устраивало. Она начала искать выход из сложившейся ситуации. Ведь мачехе и отцу нужно было растить еще и младших детей. В этот период в России начинало зарождаться такое движение как эмансипация. И Лидия хотела зарабатывать на жизнь собственными силами, а не обременять свою семью. Лидия Чарская за работой./ Фото: sozidatel.org Лидия Чарская за работой./ Фото: sozidatel.org Однако, в России женщина не имела достаточно возможностей работать и получать достойное вознаграждение за свои труды. Лидия не чувствовала желания заниматься обучением детей или медициной. Работать на кого-либо она тоже не хотела. В результате она остановила свой выбор на карьере актрисы. Нельзя сказать, что эта идея родилась совсем на пустом месте — за плечами был опыт любительских спектаклей. «Нет светлее и благороднее дела артиста, который воплощает и изображает людское горе, людские радости, — признавалась тогда Лидия. — Не жажда блеска, славы толкает меня, а искренняя горячая любовь к избранному делу и еще любовь к моему ребенку, которому я хочу сказать: «Твоя мама работает для тебя, для твоего благополучия». «Что за охота убивать друг друга, когда жизнь так хороша, так прекрасна!» (С) Лидия Чарская Для осуществления своей мечты Лидия поступила на Драматические курсы в Петербурге, которые открылись при Императорском театральном училище. После них ее взяли на работу в Александрийский Императорский театр. На то время ей исполнилось 25 лет, и она начала работу под псевдонимом Чарская. Однако добиться большой популярности у нее не получилось. Отработав в одном театре 24 года, она продолжала играть лишь эпизодические роли. Самая большая роль за все годы - роль горничной. Денег, которые она получала, им с сыном не хватало, но просить у родных Лидия не хотела. Почему взялась за перо? Лидия Чарская. Лидия Чарская. И Лидия взялась за перо... Только заработок не мог быть тому причиной. Лидия говорит, что не смогла бы писать только ради денег. Литературное творчество стало для нее хорошим выходом уйти от тоски и скучной реальности. Эта же причина толкнула в свое время Джоан Роулинг на написание истории о Гарри Поттере, которая стала литературным бестселлером. «...живите - не заживайтесь, сидите - да не засиживайтесь!» (С) Лидия Чарская И хотя Лидия не смогла добиться такого международного успеха, в России она была довольно известна. Уже первый роман «Записки институтки» в 1901 году принес ей популярность. «Записки институтки» вызвали у российских барышень бурный восторг. Издательство завалили письмами. Чарская поняла, что тема востребована, и принялась писать еще и еще. До сих пор разнятся данные, сколько из-под ее пера вышло повестей, романов и сборников рассказов. По разным данным, за 15 лет — от 80 до 300 сочинений. Разворот книги Лидии Чарской, изданной в 1912 году. Прижизненное издание. Разворот книги Лидии Чарской, изданной в 1912 году. Прижизненное издание. В её книгах два главных мотива – институтская юность с её первыми нравственными уроками и тяжёлая жизнь детей сирот. И все истории обязательно с хеппи-эндом. Критики обвиняли Чарскую в отсутствии фантазии и в самоповторах, зато читательницам её проза не надоедала никогда. В 1911 году ученицы женских гимназий в сочинениях на тему «Моя любимая книга» чаще всего упоминали произведения Чарской. А в библиотеках чаще её книг спрашивали только Гоголя и Пушкина. Её книги переводили на французский, немецкий, английский – абсолютный триумф! Сама Марина Цветаева в юности зачитывалась повестью Чарской «Княжна Джаваха» и даже посвятила ей стихотворение. Среди произведений читательницы были и сказки для маленьких детей, и исторические книги, и стихи, и пробы прозы для взрослых. И хотя на Чарскую обрушилась литературная слава, она не оставляла театр – всё надеялась, что ей дадут настоящую роль. Но так и не получила. Разбогатеть у Чарской тоже не получилось. Заработал на её творчестве только издатель журнала, с которым писательницу подписала кабальный для себя контракт. По этому документу она получала более, чем скромные гонорары, которых, впрочем, хватало на уверенность в завтрашнем дне и на независимость. Забвение революции Лидия Чарская./ Фото: pptcloud.ru Лидия Чарская./ Фото: pptcloud.ru И конечно, Лидия Чарская встретила бы старость в достатке и почёте, не случись революция. Но после Октябрьской революции книги Чарской, назвали «вредными», ведь они пропагандировали «буржуазные ценности и буржуазный быт». Из библиотек изъяли все книги Чарской, новые печатать перестали, а на первом съезде заклеймили публично. 1922 года стал для писательницы трагическим. Её уволили из театра, жить было не на что, она перебивалась редкими заработками, голодала и заболела туберкулёзом. Сын, по некоторым сведениям, погиб в Гражданскую. Но дети, которые выросли на книгах Чарской, своего кумира не забыли, и уже взрослые вчерашние девочки и мальчики частенько наведывались к опальной писательнице, помогали продуктами и деньгами. В 1937 году Лидия Чарская умерла. Источник: https://kulturologia.ru/blogs/280218/38012/

А скажите, уважаемые читатели, можно ли поверить в "придуманность" Нинон Джавахи?


Люда Власовская, Сибирочка, Лесовичка - всё это, по сути, один и тот же характер в разных обстоятельствах. Хорошая девочка. В меру умная, в меру жизнестойкая, в меру сентиментальная. Какой и должна быть. Надя - это какой быть НЕ должно. Образчики.

А какая Нинон? Непредсказуемый бесёнок! По мнению институтского начальства - "не девочка". Терпят потому, что княжна. И потому, что хорошо учится - честь велит...
А читателю ясно, что она - человек среди дрессированных "питомиц". Личность. Причём это было ясно и тем, первым читателям, которым как раз институтское воспитание и казалось идеалом!



Настолько ясно, что в реальности этой девочки не сомневался никто. И много лет экскурсоводы показывали туристам её могилу то в Новодевичьем монастыре, то на Литераторских мостках!

Марина Цветаева
«Памяти Нины Джаваха»

Всему внимая чутким ухом,
— Так недоступна! Так нежна! —
Она была лицом и духом
Во всем джигитка и княжна.

Ей все казались странно-грубы:
Скрывая взор в тени углов,
Она без слов кривила губы
И ночью плакала без слов.

Бледнея гасли в небе зори,
Темнел огромный дортуар;
Ей снилось розовое Гори
В тени развесистых чинар...

Ах, не растет маслины ветка
Вдали от склона, где цвела!
И вот весной раскрылась клетка,
Метнулись в небо два крыла.

Как восковые — ручки, лобик,
На бледном личике — вопрос.
Тонул нарядно-белый гробик
В волнах душистых тубероз.

Умолкло сердце, что боролось...
Вокруг лампады, образа...
А был красив гортанный голос!
А были пламенны глаза!

Смерть окончанье — лишь рассказа,
За гробом радость глубока.
Да будет девочке с Кавказа
Земля холодная легка!

Порвалась тоненькая нитка,
Испепелив, угас пожар...
Спи с миром, пленница-джигитка,
Спи с миром, крошка-сазандар.

Как наши радости убоги
Душе, что мукой зажжена!
О да, тебя любили боги,
Светло-надменная княжна!

 Отправлено: 02.03.18 21:59. Заголовок: Ёшки - палки... Стих..

Ёшки - палки... Стихотворение - то какое грустное.

Прямо даже и хочется прочитать "Джаваху", и не хочется!..

 Отправлено: 03.03.18 13:37. Заголовок: Ронья пишет: и хоче..

Ронья пишет:

цитата:

и хочется прочитать "Джаваху", и не хочется!..

"Джаваху" читайте смело - очень оптимистичная вещь! А умрёт Нина во второй книге - "Записки институтки".
"Записки" интересны взглядом на систему образования "изнутри", но что об этом думает Нина (в институте бывшую Нинон зовут только так), мы не узнаем - книжка написана от лица её благонравной подруги Люды Власовской.

 Отправлено: 07.07.20 17:28. Заголовок: Первая книга Чарской..

Первая книга Чарской, которую мне довелось прочесть, называлась "Цыганёнок". И вот об этой повести в Сети никаких сведений! Даже название не упоминается.
А между тем, вещь хорошая. Немного портили впечатление только сюсюкающие интонации, все эти фирменные "чудныя глазки и крохотныя ножки", но при перенесении на экран это исчезло бы. Кинематографичная вещь!

Картина цыганского табора. Взрослые заняты своими делами, а на детей - никакого внимания. И так вырастут, в толпе ещё никто не пропадал. И толпа детей установила свои правила: лучший здесь тот, кто сегодня больше украл!


А самое бесполезное существо - маленькая белая девочка, нивесть как оказавшаяся в таборе: она вообще не умеет воровать. Разве что иногда "милостыньку" выпросит. Худо ей пришлось бы, не полюби её самый ловкий воришка - восьмилетний Вася. Решил считать Ленку сестрой.




Но табор попал в поле зрения полиции, пришлось спешно сниматься. Явно не цыганскую девочку изъяли и отдали на воспитание в помещичью семью. Вася - за ней! Не верит, что Ленку решили усыновить, А обижать - не даст! Господа принимают в семью и его.

Повезло? Да нет, Васе очень непросто привыкать к жизни барского дома. Он старается даром не есть хлеб, но каждый раз попадает впросак. Вот взялся за уборку - и вымыл мокрой тряпкой акварели. Вот увидел, что старичок - учитель задремал - и прикрыл его от мух: надел на лысину абажур. И взрослые уверенны, что это он всё нарочно и назло. Только семилетний сынишка хозяев и понимает Васины добрые намерения.

Ушёл бы Вася в табор, в степь, но - как же без сестрёнки? А ей здесь гораздо лучше. Выбор, которого ему ещё не сделать...
Помог случай: табор не смирился с потерей перспективного добытчика. Если уж не выкрасть Ленку, почему бы не угнать великолепного господского коня? И конь исчезает.

Вот когда Васе пригодилась вся сноровка, вся цыганская выучка! Пропал мальчишка на несколько дней, и Леночка уже не знала, что и думать, и её приёмные родители уже называют беглеца "неблагодарным". Но во двор через забор влетает Вася на взмыленном жеребце! А издалека доносятся гортанные цыганские проклятия. Не вернуться мальчишке в табор...

 Отправлено: 29.11.22 18:00. Заголовок: Наталья пишет: иде..

Наталья пишет:

цитата:

идеале дочь должна уметь работать... на всякий случай, если в жизни не повезёт. Но такой красавице ДОЛЖНО повезти! Именно поэтому, с подачи тётушки - кастелянши, её и устроили в Смольный. За счастливым лотерейным билетом.

Хм а зачем? кем должны были быть выпускницы? или просто хорошо выйти замуж и все?

 Отправлено: 29.11.22 22:45. Заголовок: В идеале выпускница ..

В идеале выпускница должна была стать ФРЕЙЛИНОЙ. Придворной. Но эту должность давали ТОЛЬКО отличницам, а мечтали все.
Если успехи скромнее - придётся РАБОТАТЬ. Вручат аттестат "домашней учительницы", но если повезёт - можно и в пансионе. оть самой открыть пансиончик.
Троечницам не светило и это. Только замуж. А уж насколько хорошо, если перспективных, знатных-богатых мужей на всех не хватает?

 Отправлено: 30.11.22 09:34. Заголовок: Наталья пишет: Если..

Наталья пишет:

цитата:

Если успехи скромнее - придётся РАБОТАТЬ. Вручат аттестат "домашней учительницы", но если повезёт - можно и в пансионе. оть самой открыть пансиончик.

хм.. И сколько таких выпускниц маловато.. А не было ли способа выучится на учительницу подешевле? ведь одного смольного уж точно категорически не хватит.

 Отправлено: 30.11.22 14:11. Заголовок: Жёнское образование ..

Жёнское образование было в таком состоянии, что Смольного хватало вполне, ещё и не всё могли устроиться. Ведь в богатых семьях предпочитали нанимать француженок и прочих "мисс", а в не столь богатых мог учить и дьячок.
Крестьяне же до Земской реформы не учили дочерей вообще.

А ведь был ещё и Александровский институт. Чем должны были заниматься образованные женщины - вопрос, тогда животрепещущий.

 Отправлено: 01.06.23 10:41. Заголовок: Я у Чарской читала, ..

Я у Чарской читала, кроме серии "Джаваховское гнездо" (которую считаю гимном настоящей женской дружбе), "Сибирочка", "Лесовичка" и "Волшебной сказки" ещё повести "Сестра Марина" (о молодой дворянке, которая захотела стать и стала сестрой милосердия) и "Люсина жизнь", сборник рассказов "Во имя любви. Рассказы о женском сердце". Из последнего сборника понравился рассказ "Не ко двору", захотелось быть похожей характером и судьбой на главную героиню, Ирину Звягину. Она не могла быть равнодушной к несправедливости.