Адиб не впустил военного врача, присланного кузенами Безеваля. Загораживая дверь, он упорно мотал головой и изображал что-то знаками.

— Не понимаю, что хочет сказать этот дикарь? — раздражённо спросил врач, оглянувшись на офицеров, пришедших с ним вместе. — Он то ли немой, то ли знает только свою тарабарщину. Что, впрочем, почти одно и то же.

Один из кузенов Безеваля шагнул вперед.

— Твоему хозяину нужен врач! Слышишь? — прокричал он, словно надеялся, что чужеземные слова станут понятней малайцу, если произнести их громче. — Да черт побери, доктор Браун, покажите ему свои лекарства, может, тогда до этого чучела дойдёт?!

Браун раскрыл свою сумку, достал оттуда свернутый бинт и флакон с микстурой и протянул их слуге.

— Врач! Я врач! Должен лечить твоего хозяина!

И, отвернув краешек бинта, изобразил, будто наматывает его на руку.

Адиб кивнул, ткнул пальцем сначала в Брауна, потом в себя и выставил вперёд ладонь, как бы отодвигая своего собеседника.

— Да он говорит, что он сам врач! — осенило второго кузена.

Он выхватил бинт из руки Брауна, изобразил какие-то манипуляции и, вопросительно глядя на Адиба, указал пальцем на него. Тот быстро закивал.

— Ну знаете! — вскипел Браун. — Какой-то дикарь будет заявлять, что его господин не нуждается в моих услугах!

Адиб повторил жест ладонью, будто отталкивая его, отворил дверь в комнату и скрылся за ней.

— Варвар! — Браун едва не задохнулся от возмущения.

Младший из братьев метнулся к двери.

— Если с нашим кузеном по твоей милости что-то случится, я с тебя всю твою жёлтую шкуру спущу! — крикнул он.

Старший брат пожал плечами.

— Всё равно он ни слова не понимает.

По ту сторону двери лязгнул железный засов.

В комнате царил полумрак. Адиб завесил окно тяжёлыми шторами, и только из-за их краёв виднелись узкие полоски света. Эти слабые проблески лучей да раскаленные угли жаровни — вот и всё, что освещало комнату.

В полутьме белым пятном выделялось бледное лицо Безеваля, лежавшего на кровати. Адиб, приблизившись, долго присматривался к нему. Словно почувствовав этот взгляд, Безеваль приоткрыл глаза.

Озабоченное выражение на лице Адиба тотчас сменилось спокойной сосредоточенностью.

— Ни о чём не беспокойтесь, сахиб, — тихо сказал он. — Сюда не войдут чужие.

Будь Безеваль в другом состоянии, он, возможно, ответил бы насмешливой улыбкой на то, что его кузенов называют чужаками. Причём усмешка относилась бы к родственникам, а не к слуге.

Но сейчас он смог только подумать о том, что его никто не потревожит, и закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он спит. Но это было забытьё, полное мучительно ясных, отчётливых видений. Перед ним опять возникала ощеренная пасть, исторгавшая липкий жар, и вдруг оскал превращался в лицо, настолько искажённое страхом, ненавистью и злостью, что язык не поворачивался назвать его человеческим. В ушах звенел мучительный яростный крик, и Гораций Безеваль не смог бы сказать, кричал ли он сам, или это был голос твари, вгрызшейся в его руку.

Вечер приносил с собой прохладу после невыносимой дневной духоты, и кузены графа Безеваля сидели на веранде за небольшим столом, где едва хватало места для лампы да подноса с парой бокалов вина.

— Надо было настоять на своём, — процедил младший. — Если кузен не выживет, станут толковать, что мы специально допустили это.

Старший, прищурившись, смотрел на него поверх своей трубки.

— Я имею в виду — из-за наследства, — пояснил младший и, когда брат так ничего и не ответил, изменился в лице. — О боже, Обри, ты же не думаешь...

Обри пожал плечами.

— Не о чем думать, Джордж. Мы ведь не знаем, есть ли у него наследники. Так что погоди оплакивать нашу репутацию. Может статься, что нам и с его кончиной ничего бы не досталось. Но если уж оглядываться на молву, то меня больше занимает другое?

— Что же? — поинтересовался Джордж, взяв бокал с подноса.

— Пока его считают героем, — сказал Обри. — Но если он умрёт, то через некоторое время о нём будут вспоминать лишь как о самонадеянном глупце. Не хотелось бы, чтобы о нас говорили как о кузенах того дурня, который полез врукопашную с тигром. И, конечно, я предпочёл бы, чтобы им занимался настоящий врач, а не... О, гляди-ка!

Джордж оглянулся.

— Помяни черта! — вырвалось у него.

— Я ещё не помянул, но суть от этого не изменилась, — заметил Обри.

Он провожал взглядом фигуру в белой одежде, двигающуюся среди кустов. Человек держал в руке фонарь, и, несмотря на темноту, в нём можно было узнать Адиба. Он медленно шёл в сторону леса.
Джордж поставил бокал обратно на поднос и привстал, чтобы лучше видеть слугу.

— Куда его понесло? — спросил он. — Кажется, он что-то ищет.

Обри пожал плечами.

— В такую пору здесь трудно отыскать что-нибудь кроме неприятностей. Но он идёт прямо к лесу! Он что, не боится диких зверей? Я у него даже оружия не вижу!

— Дикарь! — с отвращением бросил Джордж.

Он снова опустился на плетёный стул, протянул руку к своему бокалу и вскрикнул: какое-то насекомое, стукнувшись на лету о нагретое стекло лампы, упало прямо в его вино.

Скривившись от отвращения, Джордж схватил бокал и выплеснул его содержимое через перила веранды.

— К дьяволу! Обри, пошли в гостиную! Пусть этот желтолицый варвар шляется по джунглям, если ему так нравится, а мне здешних тварей и возле дома хватает!

Братья встали и, захватив с собой бокалы и лампу, направились к дверям. У порога Джордж обернулся. Фонарь Адиба превратился в маленькое пятно и был почти неотличим от светлячков, скитающихся по ночному саду.

В дом Адиб вернулся через час, когда в гостиной уже никого не было. Он бесшумно прошёл по дощатому полу, поднялся по лестнице, отпер своим ключом дверь в комнату Безеваля и осторожно приоткрыл её. На подставленную ладонь ему упало перышко, которое он перед уходом заложил между стеной и дверью. На губах Адиба мелькнула удовлетворённая улыбка: в его отсутствие сюда никто не входил.

Он вошёл в комнату, запер дверь и зажёг свечу. Оставив её на столе в дальнем углу, он тихонько приблизился к кровати. Свет едва доставал сюда и не мог побеспокоить его господина. Адиб стоял неподвижно, не столько всматриваясь в лицо графа, сколько прислушиваясь к его дыханию. Наконец он, видимо успокоенный, вернулся к столу. Вытащив из складок одежды мешочек, он распустил тесёмки и рассыпал по деревянной поверхности собранные травы. Его пальцы проворно скользили по стебелькам, разбирая их и раскладывая по отдельности.

— Не волнуйтесь, сахиб, — еле слышно пробормотал он. — Больше никто не узнает, кто нанёс вам эти раны.

Напиток, приготовленный Адибом, был горек и оставлял мерзкое послевкусие, к которому Безеваль за несколько дней так и не смог привыкнуть. Тем не менее каждый раз приходилось допивать его до последней капли: Адиб бдительно следил за этим и пока поил хозяина своими руками, и когда тот сам смог держать стакан.

— Без этих трав нельзя, сахиб, — тихо произнёс он, заметив, как болезненно морщится Безеваль. — Заживлять раны могут многие растения, но лишь одно или два способны усмирить кровь оборотня, смешавшуюся с кровью человека.

Всего неделю назад Безеваль пропустил бы эти слова мимо ушей, объяснив их суеверием. Но теперь он слишком хорошо понимал: видения, встававшие у него перед глазами последние дни, были воспоминаниями, а не лихорадочным бредом.

— Ты вылечил меня?

Вопрос был задан ровным тоном, и только Адиб, хорошо знавший своего господина, догадывался, какие чувства скрываются за внешней бесстрастностью.

Он медленно покачал головой.

— Сахиб, я собрал для вас все травы, о которых рассказывал отец моего деда. Я вливал соки этих трав в ваши уста, я жёг коренья на угольях, я прочитал все заклятия, веками передававшиеся в нашей семье от самых мудрых к самым зорким и чутким. Но я не могу заменить звериную кровь в ваших венах людской кровью: они обе в вас теперь неотделимы друг от друга. Я могу лишь заставить тигриную кровь молчать.

Безеваль улыбнулся, насколько это можно было при той слабости, которую он чувствовал, и при серьёзности, с которой он воспринял эти слова.

— Значит, в полнолуние я не превращусь в тигра?

— Луна, сахиб, слишком далеко в небе, чтобы коснуться вашей крови. Но вам придётся опасаться оружия людей.

Безеваль повернул голову и посмотрел на него в упор.

— Что это значит? Объясни.

— Если вас поразит болезнь, она разрушит всё ваше тело. Но оружие, созданное руками человека, погубит только человеческую сущность, — ответил Адиб.

Некоторое время Безеваль молчал. Снаружи доносились громкие голоса: к его кузенам приехали офицеры из гарнизона. Но он не обращал внимания на шум.

— Ну а если меня убьёт зверь? — спросил он.

— Вы умрёте, сахиб, потому что он уничтожит не только сущность человека, но и душу соперника.

Безеваль усмехнулся и откинулся на подушку. Напиток, приготовленный Адибом, имел снотворный эффект, и веки графа уже тяжелели.

— Ну что же, — проговорил он, закрывая глаза. — Мне даже интересно, кто доберётся до меня первым.

Расстеленная на полу тигриная шкура с драгоценными камнями вместо глаз была первым, что увидел Безеваль, когда поднялся с кровати несколько дней спустя. Он нахмурился.

— Что это?

— Знак уважения от господ офицеров, — с едва заметной улыбкой произнёс Адиб, опуская глаза.

— Уважения, — повторил Безеваль. Уголки его губ дрогнули в презрительной гримасе. — Скорее попытка загладить свою вину, но они ни в чём подобном, разумеется, не признаются. Это мои кузены принесли?

— Да, сахиб, — по-прежнему не поднимая глаз, ответил Адиб. — Они говорили, что весьма вам признательны.

— Признательны? За что же?

— За то, что вы не посрамили фамильную честь, сахиб.

— Они так и сказали?

Адиб упорно смотрел себе под ноги, но Безевалю казалось, что глаза у него горят тем тёмным огнём, какой прячется в глубине углей.

— Да, сахиб, но они говорили друг с другом. Они не знают, что я понимаю их речь.

Безеваль криво усмехнулся. Он сам проделал с кузенами такую же шутку, делая вид, что не знает английского языка.

— Пусть они не знают, что ты понимаешь и французскую речь, — сказал он. — Пусть никто об этом не знает.

Наконец Адиб поднял голову и улыбнулся.

— Да, сахиб.

— Надо же... — Безеваль снова усмехнулся, но на этот раз скорее с печалью, чем со злостью. — В детстве я мечтал о братьях. О двоих. Таких, которые понимали бы не только каждое слово, но и каждую мысль, каждый вздох. Я мечтал, какие приключения мы с ними бы пережили. И даже придумал им имена.

Безеваль сделал шаг и случайно коснулся ногой тигриной шкуры. Он отдернул ногу так, будто задел раскалённую кочергу.

— Убери её, Адиб, — тихо попросил он.

Адиб кивнул, наклонился и принялся сворачивать шкуру. Некоторое время Безеваль молча следил за его движениями. Потом он вдруг произнёс:

— Тигрята.

Адиб поднял голову.

— Сахиб?

— У неё было двое тигрят. Что с ними сталось?

Адиб выпрямился, не сводя с него глаз.

— Если позволите, сахиб, — медленно проговорил он, — я должен кое-что показать вам.

Это был обветшалый сарай в глубине сада. Кузены Безеваля, скорее всего, забыли о его существовании. Слуги, конечно, помнили, но Адиб хорошо умел отваживать любопытных.

Тигрята возились на полу подле полуобглоданной козьей ноги. Их зубы едва справлялись с такой добычей, и детёныши, чувствуя близость еды, но не будучи в силах быстро разделаться с нею, недовольно урчали. Временами это ворчание напоминало капризное нытьё детей.

— Пока они ещё в первоначальном обличье, — сказал Адиб. — Но скоро станут меняться.

Они с Безевалем стояли на пороге сарая. Свет проникал внутрь через проломы в верхней части стены.

— Скоро? — переспросил Безеваль. — Это когда?

— Я не могу сказать точно, сахиб. С такими маленькими мне не доводилось иметь дело. Может быть, через две луны. Или через три.

— Их нельзя оставлять здесь. — Безеваль говорил спокойным, ровным голосом, как о вопросе, который не подлежит обсуждению. — Я увезу их с собой. И как можно скорее.

— Сахиб...

Безеваль с недоумением взглянул на Адиба. Он не ждал возражений. Но слуга продолжал:

— Первое время они будут расти очень быстро, сахиб. Пока человеческая природа не окрепнет настолько, что не научится сдерживать звериную. Как вы будете объяснять людям, почему мальчики, которым недавно было лет семь, вдруг превратились в двенадцатилетних?

Безеваль нахмурился. Он опустился на корточки, глядя на тигрят. Одному из них наскучило воевать с неподатливой добычей, а может, он уже утолил голод. Тигрёнок перебежал к Безевалю, ткнулся носом в его ладонь и, улегшись на бок, принялся ловить лапой протянутую руку.

— Я знаю одного человека в Пиренеях, — не оборачиваясь, произнес Безеваль. — Испанцы уважают его за убитых им французов, французы — за убитых испанцев. Он сам себе правитель, сам себе волк, ягненок и пастух. Мне он друг, и у него я смогу прятать этих тигрят. Тогда он станет их другом тоже.

Он улыбался, глядя на неуклюжие броски тигренка.

Второй детёныш тоже оставил козью ногу и пихнул обеими лапами своего брата, пытаясь оттеснить его от новой игрушки. Безеваль тихо рассмеялся, вовремя отдергивая руку и дразня ворчащих тигрят.

— Раз они быстро вырастут, можно будет говорить, что я знаю их вдвое дольше, чем это есть на самом деле.

Один из тигрят издал урчание, удивительно похожее на детский возглас. Адиб улыбнулся.

— Им можно дать имена, сахиб.

Некоторое время Безеваль не отвечал. Адиб подумал было, что он полностью увлёкся игрой с тигрятами. А потом услышал негромкий голос, как будто даже ни к кому не обращённый:

— Макс и Генрих.