Чтобы не множить количество тем засчет авторов, к которым мы вряд ли будем часто обращаться, предлагаю рассказывать о полузабытых исторических повестях здесь.
Вот сборник "старые годы" - семь очень разных авторов под одной обложкой. А объединило их время - 1830-е годы. И тема - коллективное создание "гос.мифа". Если угодно - гос заказ. И общий герой - Петр Великий.
Цирюльник хочет стричь бороду раскольнику. Если бы не подпись = ни за что бы не догадаться, что это = раскольник! В 18 веке ни один раскольник не решился бы надеть европейское платье.
Но автор лубка жил уже в 19 веке, и очевидно, таких подробностей не помнил!
***
Комикс по народной сказке "Как солдат спас царя от разбойников".
***
Популярнейший лубок: "Мыши кота погребают, своего недруга провожают". Вот как народ отозвался на смерть Петра! Придёт время = забудутся тяготы его "аврального" правления. Тогда и назовут "великим".
Сообщение: 2095
Настроение: лучше всех
Зарегистрирован: 08.09.13
Откуда: Россия, Гатчина Ленинградской обл.
Репутация:
3
Отправлено: 21.08.17 22:33. Заголовок: Был у нас такой писа..
Был у нас такой писатель - Говоров Александр Алексеевич, его книги нам в школе рекомендовали как дополнительную литературу по истории. А я не прочла. Теперь уж не помню, почему. Может, в библиотеке не было.
И вот недавно мне попалось его собрание - 4 тома исторических повестей. "Алкамен - театральный мальчик", "Последние Каролинги"...
Именно как писатель, по-моему, средний. Но что у него замечательно - это знание истории (историк по основной профессии). Каждый факт выверен, в деталях - никаких вольностей, в характерах - никакого романтизма.
... Алкамен не получил свободу по недоразумению - он грек, афинянин не в первом поколении, а все рабы - уроженцы Афин были освобождены Солоном. Но родители Алкамена были в эту пору в отъезде по приказу хозяина, а когда вернулись - ничего не смогли доказать. Да и прожили недолго. Мальчуган любит Город, который все остальные рабы ненавидят - ведь Афины сожрали их силы, их молодость! Знакомство с актёрами - увлечение театром - примерка разных ролей... и вдруг - некем заменить заболевшего актёра! Мальчугана ставят на котурны и - на сцену! Чудо - сыграл так, что Эсхил пошёл поинтересовался, кто же этот новичок... Но хозяин - жрец ни за что не допустит, чтобы негодный (не трепещущий перед ним) мальчишка хоть на сцене чувствовал себя свободным. А уж дружбу со свободной девочкой придётся скрывать от всех: ведь по идее он не смеет и поднимать глаза на свободных!
Придёт время - Алкамен сделает то, за что, будь он свободным, соотечественники почтили бы его золотой статуей: сыграв роль перебежчика, он заманит в ловушку ( в Саламинский пролив) персидский флот! И тогда уж свободы для него потребует сам Фемистокл. Но мальчишка исчезнет бесследно. И кто заподозрит, и кто докажет, что жрец (служитель богов!) тайком продал его пиратам?!
Чем замечательна проза историка - эти Афины ВИДИШЬ. Со всеми их проблесками человечности на фоне злобы и коварства. За человечность и помним, и любим, хотя, если вдуматься, действительно - проблески...
Но даже и проблесков не разглядеть в "Последних Каролингах".
Европа раннего Средневековья одичала до такой степени, что появление в деревне незнакомца может вызвать переполох: селяне были уверенны, что они - единственные люди на земле! Когда же раздраженный незнакомец спросил, откуда в таком случае приезжает к ним сборщик податей, они ответили : "От бога".
Но кто очень захочет - тот добудет знания. И рыцарь Одвин выучился... чернокнижию. Он уверен, что ещё немного - и получит власть над миром. И свою приёмную дочку Азарику он выучил всему, что не губит душу - латыни, поэтике, философии. А уж власть он ей подарит сам.
Но Одвин убит какой - то шайкой, ворвавшейся в дом. На Азарику просто не обратили внимания - отец подсказал ей переодеться мальчиком, так безопаснее. А вот она, как ни была перепугана - а предводителя убийц запомнила. Очень красив...
И бродяжничать ей пришлось, и пожить в монастыре (щуплого парнишку вначале презирали, но очень скоро поняли - грамотей! И готов делиться своими знаниями с тупыми орясинами - рыцарскими сыновьями). И снова встретиться с убийцей отца, который оказался внебрачным сыном короля. Принц, обиженный судьбой, мстил тем, кто перекрыл ему путь к трону. Как бесстрашен, как честен, как красив... и очень скоро в оруженосцы к принцу набился бывший монашек... А ведь разглядела старая колдунья в "монашке" девчонку, ведь сказала ей: "Хорошая ты девка, очень хорошая. Будь у меня сын - не искала бы я другой снохи. Но король - не для тебя. Будет он королём, будет!"
Несложно догадаться, что старая "баба Яга" - настоящая мать принца, что королём он станет, укокошив своих соперников, что "оруженосец Озрик" снимет, наконец, личину. И как долго придётся объяснять, что она - не оборотень!
Но вот любопытный сюжетный ход: король женится на Настоящей Принцессе. Невеста должна поднести ему бокал вина. В самую последнюю секунду врывается в церковь ведьма: - Не пей! Отравлено! Вино, действительно, оказывается отравленным.
Далее - верхне-нижний суд. Благородный король подвешивает обнажённую новобрачную в камине - и разводит под ней огонь. Медленно поджаривает. Всю ночь. В дверь колотятся её родители, но им спокойно сказано, что теперь хозяин их дочери - муж. Господин над душой и телом. Наутро муж явил милость - вызвал попа для последнего наставления. Умерла с напутствием.
Справедливость восторжествовала - король женится на своём "оруженосце". Порадуемся за двух лучших представителей этого мира.
Это ежели без Вальтер-Скоттовских украшательств...
Отправлено: 22.08.17 13:58. Заголовок: Автор - человек с ис..
Автор - человек с исключительно интересной и сложной судьбой. Его краткая автобиография:
"Я, Говоров Александр Алексеевич, родился в 1925 году, том самом золотом году нэпа, когда история еще могла пойти другой дорогой, но не пошла.
Я родился в провинциальном городе Мценске, и если учесть, что, по словам этнографов, Орловщина и есть колыбель великорусской цивилизации, то уж наш Мценск должен почитаться как пуп земли Российской. Девяностолетняя прабабушка, дожившая до нас от времен крепостного права, искренне была убеждена, что все святые по-русски говорили, а Вифлеем где-то рядом, возле Стрелецкой слободы. А какие, послушайте, все-таки имена – Тургенев, Лесков, Фет, Иван Новиков… Киселев, автор 41 издания учебников математики! Ну как тут ребенку не стать литератором.
Род Говоровых в исторических источниках упоминается в 1606 году при Лжедимитрии, отчего мы предпочитаем называть его, Гришку, осторожно – Названный Дмитрий. В нашем роду много знаменитостей – святой затворник и учитель Пушкина, прославленный маршал и харьковский ученый-врач. Я же появился на свет в семье скромных советских школьных учителей.
Семья матери происходит из не менее старинного рода. Ее приемный отец, кадровый офицер царской армии, погиб в рядах 13-й Красной Армии в день знаменитой битвы при Касторной (прислушайтесь – какой романтический рык в этом названии!). Это, однако, не спасло нашу семью от необходимости в 1930 году бросить все и бежать в Москву. Бабушка стирала наши порточки (жили мы без отца и в страшном убожестве), сидя за корытом на табурете – у нее были больные ноги. А соседки шипели – барыня! Впрочем, в тогдашних коммуналках жили пестро, но дружно, видя в этом некий предвестник грядущего и всеми ожидаемого коммунизма.
Конечно, это она, бабушка, многотерпеливая русская женщина, патриотка в чиненых-перечиненых платьях, взлелеяла мою душу. Помню культ героического деда, рассказы о нем напоминают чеховские «Три сестры», да и вообще подсказывают крамольную мысль. Кто в течение поколений предвещал и подготавливал взрыв Октябрьской революции? Нет, не Буревестник Пешков и не Анатэма Андреев, нет – Чехов и его герои!
Ладно, это проблематично, а мы вернемся к моей автобиографии. Как бы то ни было, я учился в Московской 7-й образцовой школе, одной из школ, воспетых в знаменитых романах Юрия Трифонова. Учителя – фантастическая смесь интеллигентного барства, разночинства и пролетарских выдвиженцев – приучили меня с восторгом принимать небывалые перелеты, победные переходы, обожать революционных вождей и не видеть теней и мерзости оборотной стороны. Впрочем, ответил же Бисмарк на вопрос – кто победил Францию в кровопролитной войне? – прусский школьный учитель, подготовивший нацию победителей. В том же духе можно сказать и о нас. Победу в Великой Отечественной 1941-1945 гг. в значительной мере подготовил советский школьный учитель, полуголодный фанатик, пророк с авоськой и кипой школьных тетрадей в руках.
Лучше Вениамина Каверина никто, кажется, не написал об этом учителе, но, думаю, главный роман еще впереди. А мне вспоминается каждый из моих учителей с его неповторимой индивидуальностью и первыми, конечно, - Александра Романовна Левина, обратившая меня к истории, и Наталия Николаевна Недович – к художественной литературе. Будучи тринадцати лет, я уже знал, что стану сочинять исторические романы, и весь наш класс (я учился тогда уже в московской 528-й школе) был уверен в этом. И как жизнь меня потом ни кидала, какие ни выписывала зигзаги, все же к этому привела.
Мне не посчастливилось быть на фронте (или, вернее, посчастливилось там не побывать), но меру войны довелось испытать, как и другим. Я копал окопы, работал на военном заводе, был и на трудовом фронте. В армии побыл совсем немного – из-за болезни, которая грызет меня и сейчас. Но вспоминаю это тоже с каким-то романтическим чувством. Запомнил на всю жизнь, как одна маленькая девочка заметила своей бабушке, позволившей предположить, что какой-то солдатик по какому-то поводу что-то соврал. «Бабушка! – с силой убежденности сказала она. – Как ты можешь думать такое? Он же красноармеец!».
Далее начались у меня шатания, о которых иногда вспоминать неловко – что поделать, жизнь складывается не столько из достижений, сколько из неудач и ошибок. Пробовал стать и художником, и дипломатом, и даже юристом, но каждый раз все это обрушивалось в какую-то бездну, и я замыкался в себе, прятался, что ли… Единственное, что осталось от той поры, - я безудержно писал стихи. Все они были, конечно, подражательны, теперь их перечитывать невозможно без снисходительной улыбки.
Я побывал, естественно, в нескольких вузах, но окончил ( в конце концов) Московский городской педагогический институт имени В.П. Потемкина, исторический факультет. Сам я теперь уже давно преподаю в вузе и много раз переживал волнения по поводу новаций – а зачем вузы, зачем такая устаревшая форма передачи информации, как лекция, и т.д. и т.п. После интенсивных размышлений и воспоминаний прихожу, однако, к убеждению – нет, вуз, конечно, нужен, и именно в той форме, как существует он тысячу лет, - и факультеты, и доценты, и лекции, и прогульщики… Был я парень информированный, начитанный, когда меня буквально за руку перетащил на истфак его декан. Но на лекциях там я ничего для себя нового не получал, хотя читали их звезды тогдашней науки.
Но среда, среда! «Ум юношеский созревает среди себе подобных, в борении с умами авторитетов…». Пример талантливых товарищей и любимых педагогов – вот разгадка! Теперь частенько читаешь лекцию и ловишь себя на том, что невольно подражаешь Александру Алексеевичу Фортунатову – моему кумиру тогдашних лет – его жест, его интонация! На факультете каждую неделю (каждую неделю!) устраивались либо танцы, либо литературные вечера, на которые если и приходил декан, то потому, что сам любил потанцевать со студентками или прочесть стишок-другой.
И вновь надвинулось неотвратимое. После войны, после такой победы, думалось всем (в особенности, конечно, интеллигенции), должен же наступить светлый час всепрощения, примирения, полная и абсолютная свобода, обещанная Лениным еще на заре Октября. Между прочим, хотя все кляли колхозы, а о ежовщине говорили только шепотом, но по свойственной русскому народу жертвенности считали, что так оно было нужно. Мой оракул, моя бабушка, например (из песни слов не выкинешь), искренне была убеждена, что, приди к власти троцкисты, было бы гораздо хуже, а без колхозов у мужика и зернышка хлеба не получить бы для победы, как и было в первую мировую…
Я сочинил тогда две повестушки, носившие автобиографический характер. Одну я назвал претенциозно – «Книга бытия», другую – «По ту сторону ночи». Они заключались в общих тетрадках в клеточку, брали почитать их охотно, даже переписывали, но, возвращая, озирались: а ты не боишься, что посадят? Что говорить, боялся, но как в той знаменитой книге – пепел Клааса стучал в моем сердце. Впрочем, ничего гениального в этих тетрадках, конечно, не было – те же среднестатистические колхозы, свобода печати, прощение белогвардейцам. Но, как выяснилось потом, властей предержащих испугало там другое – попытка серьезного исторического анализа идей большевизма.
Кончилось, сами понимаете, в подвалах Малой Лубянки. Как утверждал покойный Варлам Шаламов, тюрьма есть образцовая школа жизни, но лучше никому не проходить этой школы. Честно говоря, я все подписал, что мне подсовывали, и не потому, что не вытерпел испытаний, нет. Я в общем человек выносливый. Подписал же по чисто моральной причине. Я ведь был очень молоденький, так сказать, формирующийся интеллект, а организованной силы сопротивления там, в тюрьме, я не встретил. Сидели кто угодно: и троцкисты, и анархисты, и дашнаки, но все это была причудливая смесь неудачников, просто несчастных людей…
И поехал я на Воркуту, в край с разноцветными небесами, как на картинах Рокуэлла Кента. Но прежде судьба приуготовила мне еще одну удивительную встречу. Было это в 1950 году в Горьковской пересыльной тюрьме, прославившейся своими автоматическими воротами, за которые будто бы начальник тюрьмы получил Сталинскую премию. Однажды рано утром в камеру явился новый этап, впереди которого шел величественный старик с белою бородою – отец Рафаил из Оптиной пустыни, не помню сейчас его мирского имени, да это и не нужно. Вот он стал за краткий период тюремного общения моим духовным отцом, обратил мою душу к христианству, хотя веровал я по-своему с самого детства. Должен сразу внести ясность – я никогда не состоял в рядах комсомола или партии, так что возвращать партбилетов не пришлось. Хотя, опять же, должен сказать честно – я не вижу особых противоречий между коммунизмом и христианством, возвышенная цель у них одна. Отсылаю к книге преподобного Хьюлетта Джонсона «Христиане и коммунизм», которую, кстати, можно бы издательству «Терра» и переиздать.
Лагерь в отличие от тюрьмы – это арена политической борьбы. Либо молоды мы были и кровь, что ли, в нас кипела, но жертвенности там не было никакой. Не согласен с А.И. Солженицыным, когда он своего мужественного Кавтограна делает этаким нытиком, для лагерной нашей поры это не характерно. Думаю также, что главная книга о советских лагерях (не исследование, как «Архипелаг Гулаг», а чисто художественное произведение) еще не написана, и напишет ее, как мне кажется, не участник тех событий, а человек совсем другого поколения, так же как «Войну и мир» не мог написать участник войны 1812 года. В лагерях я прошел настоящую школу интернационализма, братской взаимопомощи, мужской выдержки и обязательности. И опять приходит в голову совершенно еретическая мысль: а может быть, где-то здесь тоже зародыш идеального общества, как у Томаса Мора или Этьена Кабе?
Не стану расписывать свое пребывание в лагерях, это перестало быть интересным. Мемуаров я не пишу, хотя все это, конечно же, своеобразным путем пришло в мои повести и романы – Алкамен, с его обостренным чувством свободы, Смирдин, который ничего для себя лично… Как же иначе быть писателю? Он вынимает собственную душу и препарирует ее перед читателем, облекая в символы и образы литературы.
Но вот пришел час освобожденья, слава Никите Сергеевичу Хрущеву, который ухитрился провести свою перестройку без особенной катастрофы. Мне дали закончить институт. Некоторое время я был без работы. В детском доме, где я устроился, было, воспитателем, я не смог оставаться. Там были дети, отобранные у родителей по суду, а я сам был с незаросшими язвами от тюрьмы да от сумы. Искал работу, ходил по школам, но меня не брали, узнавая мою биографию.
Тут еще одна деталь моей пестрой жизни. Еще во время войны, в 1942 году, еле отвертевшись от завода, я поступил продавцом в букинистический магазин. Сказать, что это тогда меня очень увлекло, не могу. Я больше интересовался опереттой и девицами с улицы Кирова. Но какое-то время я пробыл правоверным букинистом.
И в 1955 году я совершил шаг, который потом описал в жизни моего героя Смирдина. Я пришел в книжную торговлю, а реально – в контору Москниготорга, где меня встретил доброжелательный Федор Митрофанович Корнюшко, кстати, сам бывший армейский комиссар. И на мои слезные признания, что я такой-сякой лагерник, реабилитированный досрочно, он ответил – неважно, лишь бы работал честно. И стал я профессиональным книготорговцем.
Если бог даст мне еще здоровье и время, я напишу исторический роман о так называемой оттепели. Почему же исторический? Да потому, что это уже далекая история и для нынешнего читателя выглядит баснословно, как какая-нибудь эпоха Каролингов. Я отношу себя к поколению шестидесятников – какими же мы были идеалистами, боже мой!
Я не стану подробно описывать, как работал в различных книжных магазинах. Здесь главным было то же, что во всей моей бродячей жизни – встреченные мною удивительные люди! Кто-то кинул броскую фразу – «Книжная торговля есть пристанище неудачников». Ой ли? Мне говаривал один умница материальщик из тканевого магазина напротив: ну что ты, мол, в книжной торговле тянешь свою лямку? Ты давай к нам… Я теперь его частенько вспоминаю – небось, уже миллионер и виллы у него. А все же я не ощущаю себя неудачником. Конечно, мы, профессиональные книготорговцы, бедны, как церковные мыши, и все же, да простит мне Бог, в каждом из нас есть что-то от Христа и мы знаем это и ценим выше всяких удобств.
А вот Сергей Ерофеевич Поливановский, многолетнейший директор Москниги, человек высочайшей культуры и непомерного остроумия. Про него даже одна газета в те времена озаглавила фельетон «Не там сидит». А он крепко сидел на своем месте, и провожать его на кладбище пришло пол-Москвы. Почему я его припомнил в автобиографии? Потому что он предсказал мне судьбу. Хотя я втихомолку и занимался литературными опытами, но лет до сорока видел свою жизнь в книжной торговле, и только в ней.
Однажды девушки из конторы мне говорят: «А Ерофеич-то опять тебя из списков кандидатов в директора вычеркнул. И что ты, дурачок, в партию не вступаешь!». Я выбрал удобный момент и с претензией к нему. Он поглядел на меня с лукавинкой и сказал: «Никогда не быть тебе директором. Ты из другого теста сделан».
Потом я работал в Центрсоюзе, это могучая организация, государство в государстве. Для тоталитарной экономики того времени какой-то реликт с известной свободой личной инициативы, с народнической страстью работать для крестьянина. Дали мне экзотический титул – главный товаровед по книге, и стал я служить селу. Объездил всю страну, от целины до Молдовы, от сердца Азии до старинных местечек Беларуси. Но не только жажда путешествий меня влекла.
Сейчас я выскажу такое, за что демороссы снесут мою бедную головушку. В 1960 году было опубликовано партийно-правительственное постановление о книжной торговле. Там был пункт, на основе которого развитие книжной торговли в сельской глубинке финансировалось за счет общих доходов потребительской кооперации – заготовок, переработки сельхоз продуктов, продажи водки, селедки и пр. И это было справедливо, чтобы книга шла к сельскому жителю.
И я приезжал в какой-нибудь райцентр или большое село, имея все полномочия. И брал я за жабры какого-нибудь дремучего завторга: почему, мол, у тебя товаровед по книге получать на базу шампанское поехал? «Да план же горит!», - стенал завторг, но я заставлял вернуть товароведа в книжный магазин, который действительно не приносил денежной прибыли. И чувствовал я себя при этом в роли подвижника культуры. А один приезжий француз из Бордосского университета, которому я долго растолковывал, что за профессия у меня и должность, удивился и гарантировал, что человечество однажды отплатит мне за мой труд особой признательностью… (Я буквально перевожу его французские слова.)
Но чу! – как выражались романисты прежних времен. Разрешенный мне объем автобиографии заканчивается, а я главное и не сказал – как же я стал писателем?
Когда сидел я на Малой Лубянке, но уже на выход (т.е. перед освобождением), условия были сносные, одно плохо – одиночка! Надзиратель на мои жалобы угрюмо шутил: не наловили еще… Так, я от нечего делать мерил камеру шагами и придумывал сюжеты исторических романов. Ей-богу, не шучу – я до сих пор выполняю эту программу и пока целиком ее не реализовал. Конечно, я не продумывал конкретных героев или конкретные коллизии, скорее это был перечень тем, которые я, по моим убеждениям, пристрастиям или познаниям, мог бы поднять.
Однажды в 1960 году был я в командировке на целине с Самиулом Ефимовичем Миримским из издательства «Детская литература». Случайно оказались мы вместе в гостинице, и нас там задержал многодневный буран. Я признался попутчику, что грешу писательством, много мы спорили и рассуждали. Сам прекрасный писатель (под псевдонимом С. Полетаев), он понял меня и говорит: «Напиши нам на пробу какую-нибудь главичку, приходи, потолкуем». Приехав домой, я сел писать главичку, но так и не смог встать из-за машинки, пока не получился «Алкамен – театральный мальчик». Пришел в издательство с рукописью уже в конце зимы. Миримский говорит: «Что же ты пропал? Повесть целую принес? Какой чудак ты, право!».
Да, Муля, я чудак. Спасибо тебе, добрый человек, мой крестный отец в художественной литературе.
Думаю, не стоит подробно рассказывать, как сложилась та или иная вещь, каждая имеет свою историю. Хочется сказать лишь несколько наиболее общих соображений, так сказать, в напутствие читателю, взявшему на себя (так и хочется соболезнующее улыбнуться) труд раскрыть мое собрание сочинений.
Я избрал своим жанром так называемый профессорский роман, то есть художественное произведение, написанное ученым, знатоком в своей области, однако написанное без какой-нибудь заученности, по вольным законам литературного творчества. В Европе провозвестником этого жанра был великий немец, профессор египтологии Георг Эберс («Уарда», «Император», «Арахнея»), у французов, конечно, Проспер Мериме. У нас не обойти Юрия Тынянова, Ивана Ефремова, Владимира Обручева. Но основная глыба здесь, конечно, это Алексей Николаевич Толстой и его «Петр I». Он наш общий учитель, основными эстетическими критериями его руководствуюсь и я.
Недавно я прочитал сообщение международных статистических организаций, что в мире по количеству тиражей и переводов первое место стойко держит Жюль Верн. Это очень обнадеживает и приводит к оптимистическому выводу, что человечество в целом движется в сторону прогресса, сулит и отрадные перспективы такому познавательному жанру, как наш.
Прислал мне письмо правнук славного Смирдина (да нет – праправнук!), потомок его дочери Кати Александровой. Сам уже старый человек, он благодарит за «публикацию» свидетельств о доме и семье его прабабки… И я оказался в чрезвычайно трудном положении – ведь архивы Смирдина совершенно не сохранились. Мемуаристы-современники, даже такой, как Н.П. Полевой, о его быте совершенно не писали. Что было делать бедному автору? Бедный автор реконструировал этот быт (придумал, что ли?) на основании других памятников и свидетельств эпохи.
Я не мастер писать про царей и императоров, все-таки дитя советского мышления, я республиканец в душе. Библиотекариусы, кузнецы, купцы, типографщики, их дочери, жены, свояченицы – вот мои излюбленные герои. Я не сяду писать, пока досконально не вызнаю все про реалии быта и психологии людей, изображаемых мною, и это готов защищать я, как некую диссертацию.
Теперь уже мои литературные произведения выходили много раз в нашей стране, переводились и за рубежом. Нелегкая история их печатания, как ни странно, продолжается. Например, тяжело давшийся мне «Флореаль» в 1968 году еле напечатали, поскольку, по мнению издательского руководства, у меня был явно беспартийный взгляд на Парижскую коммуну, а к столетию Коммуны мой роман был вообще вычеркнут из списков для переиздания. Комично то, что и теперь некоторые издатели в ужасе отшатываются от него – ты же там Коммуну воспеваешь!
Когда мне исполнилось сорок лет, я сделал для себя выбор и не стал профессиональным писателем. Я работаю в Московском полиграфическом институте, я доктор исторических наук по специальности «Книговедение», а профессор я по специальности «Управление и экономика». Видите, какая разнообразная сфера интересов? Я заведовал кафедрами, был и заместителем декана, выше не поднимался. Преподавал я большей частью историю книги, написал и издал много научных публикаций, в том числе учебники.
У меня в студентах и аспирантах перебывало множество народа. Некоторые работают теперь в издательствах, другие в журналах, книготоргах, в букинистических магазинах, где угодно. Я получаю много писем, в том числе от моих бывших учеников, которые уверяют, что, когда читают какой-нибудь из моих романов, будто слышат мой голос на лекциях. И я рад! Значит, прочная и живая протянулась к моему читателю сердечная нить". Александр ГОВОРОВ
Да, спасибо.:) Большой текст вышел - даже не ожидала, что в перепечатке с увеличением шрифта он окажется таким здоровенным:) Вот что значит другой формат.
Кто "Сказку странствий" любит, тому и повести Говорова скорее понравятся. Единственное "но" - то самое, которое автором упомянуто - ему не давались образы знатных персон, поэтому в "Каролингах" любовь героини к убийце ее отца выглядит неким стокгольским синдромом (хотя, может, им и является). А может, и не в том дело. В советское время написать положительно о князьях-царях не в формате сказки для дошколят... было ли это вообще возможно сделать так, чтобы творение не осталось пылиться на полке? Ведь и в школе проходили, и в энциклопедиях читали, каким темным и душным временем были сплошь все прежние эпохи. Так что по-любому феодал - отрицательный герой. А дальше из "мелких отличий выходят отличия побольше", и непонятно, что привлекает умненькую и сильную духом девушку к этакому толстокожему недотепе. Однако любовным романом книгу можно считать лишь в глубокой теории. Когда читаешь, добрую половину времени вообще не помнишь, что главгерой - женщина. Ибо это в первую очередь история о дружбе и верности с ну оооочень хорошо прописанным характером слуги и совершенно картонным, как ИМХО, характером господина. Поэтому чисто для убедительности самой истории пришлось оруженосца сделать девицей и приписать ей возвышенную любовь.
Тот редкий случай, когда до чертиков жалко, что книга не была создана лет так тридцать спустя. Почему-то не верится, что профессионал уровня Говорова действительно не мог придумать более-менее приятного героя-феодала из-за республиканских убеждений. Скорее кажется, что не хотел автор в рассказе о своем творчестве уподобляться многочисленным новоявленным демократам, подробно живописующим "страслые ужасти" советской цензуры. Сказал просто и скромно: пишу как умею. Хотя это уже просто домыслы.
Сообщение: 2101
Настроение: лучше всех
Зарегистрирован: 08.09.13
Откуда: Россия, Гатчина Ленинградской обл.
Репутация:
3
Отправлено: 23.08.17 09:52. Заголовок: Рике пишет: В совет..
Рике пишет:
цитата:
В советское время написать положительно о князьях-царях не в формате сказки для дошколят... было ли это вообще возможно
Да писали, но это были книги не первого плана - в школьную программу их не предлагали. Именно вот такие скромные исторические повести, ЖЗЛ. Лейтмотив: "не виноват этот замечательный человек, что родился вблизи трона", а то и на троне. В школе проходили одного "Петра Первого" - и то сейчас его из программы выкинули. Неформат - немодно стало дело делать...
А вот про Сергея Голубова всё руки не дойдут написать. Или про Марию Марич. Их герои - аристократы, которым хочется подражать: высочайший уровень требований к себе. Но при этом - особая каста, особый мир. Понимаешь, почему не преуспели их декабристы - и почему остались людьми. Если же этот мир (прекрасный и искусственный, как оранжерея) пересечётся с реальностью - тогда и Фёдор Толстой возможен, и Наталья Долгорукая, и Кутузов с его "господами генералитетом"...
Помню, читает мой братец роман "Денис Давыдов" (а там не столько про Давыдова, сколько про его окружение - семья, общество, сослуживцы, литераторы) - и разводит руками: "До середины дочитал - всё никак не почувствовать, что речь идёт об армии. У нас таких разговоров не ведут, наверное, и в Академии наук!"
Казалось бы, по условиям цензуры, следовало подчёркивать их особость и нетипичность для собственного класса? Но нет, там именно - типичность. Герои - дети своей замечательной среды. Другое дело, что сама эта среда для тогдашней России - инопланетна. Это для нас теперь они - тоже Россия.
Начала читать повесть Говорова про Смирдина - то же самое. Москва - чудо, живопись! Аж пожить в такой захотелось! Люди - схемы ...
Сообщение: 2103
Настроение: лучше всех
Зарегистрирован: 08.09.13
Откуда: Россия, Гатчина Ленинградской обл.
Репутация:
3
Отправлено: 23.08.17 12:48. Заголовок: Вообще автору - исто..
Вообще автору - историку можно ничего не выдумывать, его проблема - выбрать. Из документов, дневников, частной переписки...
Вот вспомнился момент из повести Слонимского "Черниговцы".
Братья Муравьёвы - сыновья русского посла в Париже. Мальчики - аристократы воспитаны на заоблачных идеалах Античности. Слабый отблеск античности они видят в событиях французской революции. А себя в будущем - Брутами и Катонами. Знать бы только, где и кому нужны их будущие подвиги! А о материях низких - о деньгах им думать не положено в принципе. Они и не думают.
Возвращается семейство в Россию - и мальчики (10 и 12 лет) не вовремя вбежали в кабинет отца. На полу на коленях мужики: - Батюшка боярин, не продавай! Хоть какой хошь оброк положи, только не изволь продава-а- ать! Брут с Катоном ничего не понимают. Мать решается им объяснить, что такое крепостное право. Первое чувство - совсем не детское: стыд! И не столько за родителей, которые скрывали (не сомневаются - преднамеренно скрывали!), сколько за себя - они витали в облаках, кормясь трудом рабов?!
Эпизод замечателен тем, что - подлинный. Но ведь автор мог о нём и "забыть", если бы поставил себе задачу изобразить братьев честолюбцами, мечтающими о власти, или, скажем, о "заграничном" уровне жизни... а уж их родителей изобразить нехорошими лицемерами - вообще было бы проще простого.
Хочу рассказать вам об одной из книг моего детства. Это одна из тех книг, которые для меня дороги в любом состоянии и я хочу вам представить очень потрепанный экземпляр изданный "Детской литературой" в 1975 году. Это книга Константина Сергиенко "Кеес Адмирал Тюльпанов".
Голландское имя Кеес непривычно для русского уха и сюжет этой исторической повести может быть мало имеет отношения к современной истории России. Это борьба за независимость Голландии в 16 веке, а так же война с испанцами и события 1574 года.
Константин Сергиенко известен в русской детской литературе, как автор изумительных произведений для детей. Самые лучшие повести написанные для детей - это "До свидания, овраг", "Бородинское пробуждение" и другие, которые учат быть добрыми, быть справедливыми, быть очень внимательными к окружающим, которые учат ценить и любить душу, сердце человека, а так же душу отечественной истории. Можно еще много высоких слов сказать о Сергиенко, но лучше вернемся к сегодняшней книге и чем она мне так дорога.
Маленький мальчик Кеес, оказывается на первых же страницах повести в жуткой ситуации. Голландский городок, где уже давно царит упадок, где люди часто голодают, каждую зиму, несмотря на катания по каналам на коньках, несмотря на преувеличенное веселье с которым он рассказывает о своей жизни, каждую зиму кто-то умирает от голода, каждую зиму кто-то скатывается в горькую нищету. Родители его умерли и нет у него никого, кроме нескольких друзей, с которыми он нас знакомит в прологе и в первой главе. Встречается он с героями из бродячего цирка - это мальчик Караколь, медведь Помпилиус, большой пес Пьер и девочка Эле, девочка, которую все считают русалкой, потому что она не разговаривает.
Сергиенко написал повесть на материале революционных событий в Голландии, потому что это была проходная тема в советские времена, потому что любая революция была пропуском в будущее для книги. Но он написал совершенно гениальное произведение. Я где-то прочитал, что двести научных работ по истории Голландии, Нидерландов и Испании, испанской войны было прочитано, изучено, обработано и использовано в книге Сергиенко.
Потрясающая достоверность изложения материала, удивительно тонкий юмор, добрый и в то же время понятный даже самому маленькому ребенку. Трагичнейшая судьба, у всех персонажей здесь, судьбы складываются по разному, "Братство тюльпанов" - выживает и Кеес вырастает в настоящего патриота своей родины и голландцы побеждают.
Это маленькое путешествие по истории Голландии, стало для меня путевкой в гораздо более серьезные книги. Эта книга по хронологии для ребенка, должна опережать "Трех мушкетеров" или "Таинственный остров", но находится уже после сказок Шарля Перо и тд.
Лучшей книги для первого открытия ребенку европейской истории и всех ее сложностей, превратностей - трудно придумать. Потому что книга не утаивает правды, там много трагичных и серьезных эпизодов, книга вызывает бесконечное сочувствие ее героям и расставляет важнейшие понятия добра, справедливости, совести и чести по своим местам, книга заставляет полюбить историю со всеми ее тайнами и загадками. Эта книга - настоящий проводник для ребенка в историю.
Отправлено: 05.10.17 22:48. Заголовок: Наталья пишет: Кто ..
Наталья пишет:
цитата:
Кто - нибудь это читал?
Даааааа! Отмечаюсь:)
Наталья пишет:
цитата:
Эта книга по хронологии для ребенка, должна опережать "Трех мушкетеров" или "Таинственный остров", но находится уже после сказок Шарля Перо и тд.
У меня наоборот вышло:) "Мушкетеры" - в дошкольном возрасте, Сергиенко - лет в восемь-девять. По итогу: пылко обожаемый Дюма, зачитанный до дыр, с годами вообще перестал восприниматься иначе как объект для литературной софистики. Повести Сергиенко (и многих его советских коллег) не перечитывались с тех пор полностью ни разу - только в отрывках. Но остались близкими, теплыми и родными.
Сообщение: 2249
Настроение: лучше всех
Зарегистрирован: 08.09.13
Откуда: Россия, Гатчина Ленинградской обл.
Репутация:
3
Отправлено: 30.11.17 00:34. Заголовок: А знаете ли вы, како..
А знаете ли вы, какой оригинальный способ борьбы с пьянством изобрел царь ПетрI? Как известно, реформатор пьянство порицал, и в 1714 году придумал, как бороться с этой проблемой: отныне алкоголикам выдавали… медаль.
Медаль «За пьянство» — чугунная медаль, введённая Петром I в 1714 году, с целью борьбы против пьянства. Вес медали — 6,8 кг (17 фунтов), не считая цепей. Считается самой тяжёлой медалью в истории. Вешалась на шею в полицейском участке в наказание за чрезмерное употребление алкогольных напитков и крепилась цепью так, чтобы нельзя было снять. По некоторым данным, медаль должна была носиться неделю.
К слову сказать, сам царь выпить был не дурак, дабы было с кем всегда "погудеть", он организовал Всешутейший, Всепьянейший и Сумасброднейший Собор - шутовскую организацию для проведения увеселительных мероприятий.
Сообщение: 2636
Настроение: лучше всех
Зарегистрирован: 08.09.13
Откуда: Россия, Гатчина Ленинградской обл.
Репутация:
3
Отправлено: 26.07.18 07:46. Заголовок: Исторический роман и..
Исторический роман интересен современникам лишь тогда, когда события его явно перекликаются с современностью. "История - это политика, опрокинутая в прошлое". Но многим, очень многим авторам хотелось быть популярными - а вот высказываться о современности - не хотелось. Рискованно? Или просто не доросли до обобщений? Но так вот и появилась "классическая" схема исторического романа: сочиним прекрасную героиню, влюбим в неё прекрасного героя, поставим рядом подлого соперника... А теперь оденем их в костюмы, каких давно не носят, и заставим изъясняться языком старинных поэтов. О чём изъясняться? А хотя бы поговорить про вора Стеньку и его завтрашнюю казнь...
Все эти упрёки, однако, ни в коей мере не относятся к Мордовцеву Даниилу Лукичу - писателю, плодовитому необычайно. Его романами из русской истории русская публика зачитывалась на протяжении 30 лет! Даже небольшой список наиболее известных, до сих пор переиздающихся, впечатляет охватом тем: «Наносная беда» (1879), «Сидение раскольников в Соловках» (1880), романы «Идеалисты и реалисты» (1876), «Царь и Гетман» (1880), «Великий раскол» (1881), повести «Социалист прошлого века» (1882), романы «Господин Великий Новгород» (1882), «Царь Пётр и правительница Софья» (1885), «Державный плотник», «Лжедимитрий», «Похороны», «Двенадцатый год», «Замурованная царица» (1884), «За чьи грехи», «Москва слезам не верит», а также на украинском языке — «Две судьбы», «Палий».
Почему же столь плодовитый (и интересный!) писатель практический забыт?
Вероятно потому, что побледнел на фоне своих современников: Толстого, Достоевского, Чехова. Но, уступая им в глубине психологического анализа, Мордовцев мало кому уступит в глубине анализа исторического. Да и в мастерстве словесной живописи. До него все наши исторические романисты были уверенны, что любовь - чувство вневременное, всем понятное и близкое, а следовательно, лучший способ добиться сочувствия читателя - расписать страдания влюблённых на фоне событий исторических. Если именно события и заставляют их страдать - чем не проникновение в психологию предков?
Но Даниил Лукич первым из наших историков отверг эту "безотказную" схему совершенно сознательно. Опираясь на труды Соловьёва и Костомарова, он пришёл к выводу, что исторический роман вообще не нуждается в выдуманных персонажах. Сумей изобразить характеры невыдуманные - ведь ушедшая реальность превосходит любое, самое пылкое воображение!
В романе "Великий раскол" автору удаётся достичь настоящей полифонии - читатель не сможет сказать, кто же главный герой этого повествования: Никон? Аввакум? Морозова? Разин? Алексей Михайлович? Их вражда - и взаимное притяжение создают такое энергетическое поле, что читатель, даже и давно вышедший из подросткового возраста, начинает мысленно метаться, сочувствуя ВСЕМ. Понимая, насколько достоин сочувствия каждый из этих непримиримых врагов.
А главное - события в его романах не выглядят "волей рока", цепью случайностей. Проследить причинно-следственные связи, и, зная закономерности, предвидеть завтрашний день - такова "сверхзадача" Даниила Мордовцева.
Сообщение: 2638
Настроение: лучше всех
Зарегистрирован: 08.09.13
Откуда: Россия, Гатчина Ленинградской обл.
Репутация:
3
Отправлено: 26.07.18 10:20. Заголовок: Погружая читателя в ..
Погружая читателя в "бунташный век", автор открытым текстом утверждает, что первая и главная причина Великого Раскола - неравенство. Причём не социальное - именно оно тогда ещё казалось нормой, освящённой Писанием. И даже не имущественное: само собой разумелось, что одним избы - другим палаты. Речь о неравенстве в доступе к элементарному - к ХЛЕБУ. Буквально. Почти для каждого голодная смерть - самая вероятная, но кругами по воде расходятся слухи о баснословных пирах в Кремле. И не только в Кремле, но едва ли не в каждой боярской "хоромине"!
Отчего же Господь попускает? За наши грехи! Казалось бы, симпатичнейшая черта - самокритичность, умение искать причины в себе? Но здесь это происходит от неумения делать обобщения и выводы.
И можно ли ожидать от народа бОльшего, если мысль не только Руси, но и Европы билась в замкнутом круге? Атеизм этому веку неведом, речь идёт лишь о правильном понимании, чего именно от человека хочет Бог. Но если пол - Европы ответило, что Бог хочет от нас труда, со - творчества, то ответ Руси оказался иным. Бог хочет от нас со - страдания! Страдания в память о Его муках.
Но ведь в таком случае кнут, дыба и кобыла - не бесчестье, а высшая честь: меня заметили слуги Антихриста, меня считают опасным! Моя задача - остаться для них опасным, явив превосходство, господство духа над бренным телом! А палач в таком случае - исполнитель воли божией, личный проводник ко Христу. И прощать - то его не за что, а надо с ним побрататься!
Высшее наслаждение в страдании находит неукротимый Аввакум, и многие тысячи смотрят на него, как на пророка ... нет, не новой жизни, а правильной смерти, ведущей прямо в объятия Христа.
Вот в Соловецкий монастырь приходят ящики новых книг. Монахи ревностно сличают их со старыми: - Аз у нас отняли, христопродавцы! Умрём за святой аз! В чём дело? Оказывается, в Символе веры прежде писали "рожденна, а не сотворенна", а в новых книгах сказано "рожденна, несотворенна". Смысл не изменился, но здесь думают не о смысле - о букве. И монастырь перестаёт поминать в молитвах царя. Этакая республика. Прошло шесть лет прежде, чем тишайший царь отправил команду стрельцов - призвать монахов к порядку. Среди монахов были и беглые разинцы - опытные воины, но монастырь не выдержал осады. Сколько людей было казнено, сколько погибло в заточении? Цифры разные, одно несомненно: все погибали с поднятыми вверх ДВУМЯ перстами - "за святой аз!"
Результат страшной темноты? Да нет, какая же темнота, если грамотные... Причина недовольства ясна - а знамя могло быть любым. "Старая вера" - это знамя, повод устраивать свою, параллельную жизнь так, словно и нет никакого царя и его неправедной власти.
Социальный взрыв - это понятно. И Разин был старообрядцем, и разинцы.
Но какие причины для недовольства могли быть у Феодосии Морозовой, у сестры её Евдокии Урусовой, и у десятков их последовательниц - известных и безымянных? Как и почему самыми стойкими в старой вере оказались женщины, причём женщины именно высших сословий, вплоть до ближайшей царской родни?!
Автор подробно, со вкусом живописует сказочные, неиссякаемые богатства Морозовой, её выезд - с двенадцатью редкими белыми конями и тремя сотнями рабов, охраняющими "честь и здравие боярыньки". А толпы нищих, поджидающие появления процессии! Все знают, что "Морозиха" никого не оставит без грошика, а то и целого алтына: бросает и бросает копейки в толпу. Вот благочестие - то где! И как же двух - трёх бесед с Аввакумом оказалось достаточно, чтобы стала мила не жизнь, а смерть, причём смерть мученическая? Как можно было решить для себя, что и сынок Иванушка пусть будет отныне в воле божией, потому что "не для сына живу - для Бога"?!
Ванечка - наследник баснословного состояния, конечно же, в самом скором времени "волею Божией умре от тоски по матери". Да полно, не была ли причина его смерти более материальной, учитывая, что выморочные имения отходили в казну - а царю так нужны были деньги...
А картины медленной смерти его матери - в застенке, в земляной тюрьме, и наконец в яме - столь натуралистичны, что будут стоять перед глазами читателя ещё долго... В кромешной тьме не могла Феодосия видеть дорогого лица сестры своей Евдокии, понимала только, что Евдокия сошла с ума. Мечется. Вот и сил метаться нет, слегла. Умолкла. Похолодела. Вот и запах пошёл - а стражи всё нет, сухари приносят раз в несколько дней. Пришли, наконец. Осветили могилу - и увидела Морозова вместо прелестного личика -почерневшую маску смерти. Зарыли тут же - потребовала, чтобы и её не вытаскивали хоронить. Как преставится - закопали бы рядом с Дунюшкой.
Бесконечно, назойливо умиляясь "белыми, пухлыми ручками" боярыни, её "робячьими ножками", автор не столько играет на контрасте ангельского облика - и нечеловеческой судьбы, сколько пытается объяснить самому себе, что же вызвало к жизни ТАКУЮ силу духа? Такую, что восхищает и спустя столетия?
А это - ещё один источник раскола, не освещаемый в исторических монографиях: пробуждение русской женщины. Самое забитое, самое безгласное создание, жившее жизнью, в сравнении с которой и басурманский гарем казался волей, вдруг обнаружило у себя ДУШУ. А если душа есть - к чему-то же она предназначена? Если есть свободная воля - неужели от неё отказаться?! Ценой погибели собственной бренной плоти спасти многие и многие души - это ли не смысл жизни? А каково в этом участие разума? Человеку семнадцатого столетия сама постановка вопроса показалась бы кощунством. Но автор - человек века девятнадцатого, - не может об этом не думать. И чтобы Морозову читатель не заподозрил в слабоумии, Мордовцев её решительно "омолодил". Более чем вдвое! Сорокалетняя "матёрая вдова" у него превратилась в ребёнка, не видевшего жизни. Девятнадцатилетняя вдовушка.
Но если даже ближние боярыни захвачены "ересью" - что должен делать царь? Как человек Алексей Михайлович безупречен - мягкий, душевный, любящий семью, родню, детей. Но его задача - "охранить самодержавство", а способов, помимо кнута и топора, он не знает! И получается - идёт прямо навстречу желаниям фанатиков, ищущих мученического венчика. Одержимых всегда немного - но сколько сочувствующих? Масштаб проблемы, стоящей перед самодержцем, мы поймём только узнав, что в раскол ушло... не менее трети населения. А сочувствовали им практически ВСЕ!
Что же это, если не предложение последним Романовым ВКЛЮЧИТЬ МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ АППАРАТ и поискать способы спасения царства, "расколовшегося в себе самом"? Не вняли.
Это Меньшиков. Александр Данилович. Таким его увидел ван Мюссхер - голландский художник. И поспешил зарисовать заносчивого царского денщика. До миллионов, дворцов и пудреных париков ещё далеко - но Меньшиков уже уверен - будут!
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 29
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Отмечаюсь:) 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума