Этот рассказ, прочитанный в детстве в "пионерском" альманахе "Хочу всё знать", запал мне в память навсегда.
Хронологически = 17 век, но в Испании это было ещё вполне Средневековье.

Речь идёт о художнике, ученике великого Мурильо. Пожалуй, лучшем его ученике:

Почему захотелось о нём вспомнить?

Досужая публика на "бескрайних просторах" доказывает друг другу, что не было и быть не могло для негра другой участи, кроме участи РАБА. Причём чем глубже в историю, тем беспросветнее.

Но судьба Себастьяна Гомеса говорит об обратном!

Расизма в нашем сегодняшнем понимании не было по крайней мере до 18 века. И придумали его только и исключительно для того, чтобы идейно обеспечить возрождённую массовую работорговлю.
А в 17 = вот... негр = просто экзотика. Даже если называется рабом = живёт на положении обычного слуги. Пока не докажет, что заслуживает гораздо бОльшего.

Скрытый текст

Если бы можно было на одну чашку весов положить великий талант, а на другую — великую душу, то трудно угадать, что перетянет, — одно другого стоит. Правда, талант чаще приносит славу и почести, но и великодушие не остается без вознаграждения. А если эти качества соединяются в одном человеке — лучше этого ничего и быть не может.

В Севилье, на площади Малого монастыря святого Франциска, стоит красивый дом. Когда-то это был очень богатый дом и настоящий храм искусства. В XVII веке в нем помещалась школа живописи, основателем и наставником которой был великий испанский художник Бартоломэ Эстебан Мурильо.
В школе постоянно находился сторож и слуга, старый черный раб, Гомес. Мурильо купил негра, чтобы его рисовать, привязался к нему и очень ему доверял. Гомес был верным слугой. Мурильо обратил его в христианство и женил на одной из служанок.

Вскоре у Гомеса родился мальчик, при крещении ему дали имя Себастьян. Через некоторое время
жена негра умерла, и он остался один со своим черным малышом.

Гомес горячо любил своего сына. Маленький Себастьян также считался рабом, по рождению. Мальчик был таким же черным, как его отец. Если со своим рабством Гомес свыкся, то рабство сына очень огорчало старого негра. Шли годы. Себастьян подрос. Мурильо определил черного мальчика в услужение к своим ученикам —он должен был следить за чистотой в мастерской, натягивать и грунтовать холсты, мыть кисти. Мальчик прилежно исполнял свои обязанности. Никто не обращал на него внимания. Только слышалось:
— Себастьян, вычисти мою палитру!
— Себастьян, подлей масла в масленку!
Подай, прими — вот и все его общение с ватагой разодетых, веселых и счастливых юношей. Иногда над ним подшучивали — уверяли, будто он ведет свой род от обезьяны. Весело смеялись, когда молодой мулат чуть не со слезами доказывал, что это не так:
— Я такой же человек, как и вы, только кожа у меня черная, а у вас белая — вот и вся разница.

Ученики шутили так, не допуская мысли, что причиняют ему боль. Они даже любили его, как любят собаку или кота, им и в голову не приходило, что можно иначе откоситься к черному рабу.
Один только ученик никогда не позволял себе смеяться подобным образом над Себастьяном — сын самого Мурильо, Гаспар. Он был мечтательным юношей и увлекался чтением книг больше, чем живописью, хотя способностями превосходил всех учеников своего отца.
Себастьяну исполнилось шестнадцать лет. И вот летом 1658 года неожиданно в судьбе юного черного раба произошел необычный переворот.
Ранним летним утром ученики великого мастера Эстебана Мурильо, как обычно, собрались в мастерской и стали готовиться к работе. Не было только Гаспара, сына великого учителя, —он всегда приходил позже других. Старший из учеников, Суарес, был весьма озадачен, когда открыл свой ящик с красками. Кисти и палитра, вымытые вчера, имели такой вид, будто только что ими кто-то работал.
— Сеньоры, кто из вас уходил последним из мастерской?—обратился он ко всем.
Ему весело ответили со всех сторон, что последним вчера вышел он сам.

Но в это время уже другой ученик спрашивал Гомеса, кто побывал в мастерской в их отсутствии. На его полотне появилась еще одна голова, написанная искусной рукой и чудесно дополнившая композицию.
Тут наперебой стали раздаваться возгласы удивления — почти у каждого работа была исправлена. А на полотне Вилависимо появилась голова богоматери, стоящей у подножия распятого Иисуса. Ученик безуспешно трудился над этой головой целую неделю, совершенно стер ее накануне, чтобы писать заново, и вот она была почти готова. Более того — это было лучшее место в его картине. Голова была написана так хорошо, что на мгновение заставила всех забыть о чудесном своем появлении. Она была несколько не закончена, но все в ней говорило о незаурядном мастерстве ее создателя. Это не была рука их учителя, ее они сразу узнали бы, но мастерство исполнения почти не уступало самому Мурильо.
Кто-то высказал предположение, что это мог сделать Гаспар.
— Ну, уж нет! — возразил Суарес.— Ему так не сделать.
—- Не иначе, как тут побывал дух Джумбо, — со страхом произнес Гомес.
В мастерскую вошел Мурильо в сопровождении сына.
— Что произошло?—строго спросил мастер.
Ученики быстро расступились, и перед учителем предстало полотно Вилависимо. Острый глаз мастера быстро выхватил голову богоматери из всей картины.
— О, да ты делаешь большие успехи, Вилависимо, — сказал Мурильо, и с лица его слетело строгое выражение.
— В том-то и дело, что это не я, — грустно произнес ученик.
— Как не ты? Тогда кто же? — удивился великий живописец.
Тут заговорили все наперебой и стали показывать свои полотна. Мурильо внимательно вглядывался в каждое из них. Затем он окинул всех строгим взглядом.
— Так значит, никто не может сказать, кто это сделал? А вот мы сейчас узнаем,— и лицо его приняло суровое выражение.
— Себастьян! — обратился он к юному негру. — Себастьян, я тебе приказывал ночевать всегда в мастерской?
— Да, сеньор,— отвечал, смешавшись, мальчик.
— Так поведай же нам, кто приходил сюда этой ночью.
— Н-никто, — произнес раб, совершенно перепуганный хмурым выражением лица своего господина.
— Так вот, слушай меня внимательно. Я хочу знать, кто написал голову богоматери. Если же завтра я этого не узнаю, ты получишь двадцать ударов розгами за то, что крепко спал этой ночью. Советую тебе бодрствовать на этот раз! - закончил свое суровое наставление Мурильо.
— А теперь все за работу!... сказал он, обращаясь к ученикам.
Ученики быстро разместились у своих мольбертов и поспешили принять обычный вид, смущенные строгостью своего учителя. Однако работа не клеилась, и Мурильо отлично это понимал. Он все еще стоял у мольберта Вилависимо и пристально рассматривал лицо богоматери. Затем он прошелся по мастерской, внимательно разглядывая каждое полотно, на котором оставила следы кисть таинственного посетителя.
Оставшись один, Себастьян опустился на колени и стал горячо молиться. Успокоив себя таким образом, он прилег на продолговатом сундуке, служившем ему постелью. Вставал Себастьян всегда с первыми проблесками зари. На этот раз он проснулся раньше обычного. В мастерской быстро светлело.
Он твердо решил сознаться во всем. Его не страшили розги, Себастьяна мучила совесть — он проявил малодушие, соврал и кому — человеку, которого он боготворил.
Но прежде надо вернуть каждому полотну его прежний вид. Решив начать с головы богоматери, он приблизился к картине и вдруг почувствовал, что не может ее стереть,—это было лучшее из всего, что ему удалось когда-либо сделать. Лицо написанной им Мадонны его самого наполняло восторгом. Забыв про все на свете, он схватил кисти, быстро наложил на палитру краски и стал писать. «Сначала закончу, а потом сотру», — подумал он и тронул кистью губы, волосы, усилил фон возле щеки. Звучание цвета все усиливалось от прикосновений его кисти, и душа Себастьяна переполнялась радостью, счастьем. Он творил. Теперь он готов был подставить свою спину тысячам розог и умереть под их ударами за эти минуты творческого откровения, радости самопознания.
Время исчезло для Себастьяна.

Он не слышал, как открылась дверь и в мастерскую вошел Мурильо вместе с учениками. В недоумении все застыли на месте и в полном безмолвии смотрели на не замечавшего их мулата.
Себастьян неожиданно обернулся и вздрогнул, кисть выпала у него из рук, палитра медленно опустилась.
Мурильо оставался на месте, брови у него сдвинулись.
— Сеньор, я...— начал было робко юный негр.
— Я вижу, — перебил его Мурильо. — Я хочу знать, кто твой учитель, Себастьян.
— Вы, сеньор, — тихо ответил раб.
— Но я никогда не давал тебе уроков!
— Я все время здесь, сеньор, я вырос подле вас, сеньор, я видел, как вы давали уроки другим.
— Но я никогда не видел, чтобы ты рисовал.
— Я рисовал рано утром, сеньор, или ночью.
— Почему же ты не показывал мне свою работу?
— Я не смел вам показывать, сеньор...
Мурильо прекратил свои вопросы и молча, как бы изучая, смотрел на потупившего взор молодого мулата.
— Вы не накажете его, .учитель? — нарушил молчание Суарес.
— Наказать? Он заслуживает награды! — произнес отчетливо Мурильо и снова обратился к черному слуге:
—Себастьян, твое усердие в живописи уже вознаграждено—я это вижу на полотне. Но за то, что ты смог добиться мастерства, работая урывками, я тоже хочу наградить тебя. Какую бы ты хотел получить награду от меня?
— Быть при вас, сеньор, это уже большая награда, — ответил молодой раб.
— Пусть так, но эта награда не от меня тебе досталась. Ты верно служил мне, уже это достойно награды, но ты сделал гораздо больше. Так говори же, что я могу для тебя сделать?
— Проси дукат, — вмешался Вилависимо.
— Ты глуп, Вилависимо, — не оборачиваясь в его сторону, сказал Мурильо.
— Конечно, — подтвердил Суарес, — такая работа заслуживает не меньше десяти дукатов.
Губы Мурильо скривились в презрительную усмешку.
— Так что же ты медлишь? — обратился он снова к Себастьяну.
— Яне смею..ответил тот, и на глазах у него показались слезы'.
— Если это в моих силах, проси, — внушительно сказал Мурильо.
Себастьян рухнул на колени.
— Сеньор, я... я не смею...
Говори! — повелительно повторил Мурильо.
— Сеньор, я прошу... я желал бы увидеть своего отца свободным. О сеньор, ему все равно, но для меня это была бы большая радость.
Мурильо смотрел на своего раба так, как будто видит его впервые.
— Ты и отец твой с этого момента свободны. Однако просьба твоя говорит о величии твоей души, что само по себе заслуживает награды и является не меньшим достоинством, чем талант. Я должен вознаградить тебя и за это. Поэтому я исполню еще одно твое желание. Скажи, чего бы ты хотел еще? Но прежде встань, — и он сам помог юноше подняться.
Себастьян поднял глаза и посмотрел на великого севильского мастера.
— Я хотел бы быть вашим учеником, — решительно произнес он.
— То, что я вижу тут, — и Мурильо указал на холст Вилависимо, — говорит о том, что тебе можно работать уже самому. Но я беру тебя к себе.
— А теперь, Гаспар, подойди сюда, — обратился он к своему сыну, — я хотел бы, чтобы ты считал Себастьяна своим братом.
Гаспар обнял мулата и поцеловал.
— С радостью, отец! — воскликнул он.
— Ну, а теперь, я думаю, надо отпраздновать принятие нового ученика. Занятия отменяются, я приглашаю всех к себе выпить вина и немного повеселиться. Но, однако, где же Гомес?!
А старый негр, весь в слезах, стоял за дверью.

Известный севильский художник Себастьян Гомес или, как принято его называть, Мулат Мурильо всю жизнь не расставался со своим покровителем и умер вскоре после него. Мурильо усыновил Себастьяна после смерти его отца и даже назначил ему долю в своем наследственном завещании.
Живопись Себастьяна Гомеса очень похожа на живопись Мурильо. Он так и остался талантливым подражателем своего великого учителя.
Картины его висят в лучших музеях мира, а это значит, что его искусство получило всеобщее признание.